Помню, я читал лермонтовского «Демона», Багринцев дослушал почти до середины поэмы, потом хмыкнул и попросил подождать за дверью. Почему-то я был абсолютно уверен, что уже зачислен в студенты. Меня никогда не мучили сомнения в собственной одаренности. Наверное, тот кружок в детдоме, театрально-танцевальный, в котором я проторчал четыре года, придал мне уверенности, или, может быть, слепое поклонение местной публики при моих выходах на доморощенную детдомовскую сцену сыграло свою роль. К тому же лет с тринадцати я привык, что моей внешностью восхищаются представители обоих полов, и ошеломленные взгляды были мне не в новинку. Я знал, что красив, очень красив. Это вселяло в меня веру в лучшее будущее еще в период разучивания омерзительных стишков в убогом театральном кружке. Я знал, что это не моя жизнь. Я был уверен.
Поэтому, когда, даже не окончив школы, я отправился поступать на курс к именитому Мастеру, я предчувствовал, что выйду победителем. В итоге по личной просьбе Багринцева в моих документах подправили год рождения, и, простившись с детдомом, я стал студентом знаменитейшего театрального института в России, цитадели самого потрясающего из всех известных мне искусств.
Теперь я был целиком предоставлен самому себе и искусству. Моя мечта сбылась легко и непринужденно. Я находился на своем месте и знал, что не развенчаю надежд, которые возлагал на меня мой Мастер. Вскоре я в этом убедился.
Однажды после индивидуальных занятий с учителем, после самых значительных слов о профессии, какие я только желал услышать, после того, как меня по-настоящему заставили влезть в чужое естество, я долго не мог прийти в себя. Мне все еще казалось, что я – Печорин и меня одолевают те же сомнения, те же страсти, что и моего героя. Я и в самом деле поверил, что я – это вовсе не я, и на дворе XIX век, и одет я в военную, ловко сидящую на мне форму.
Это была моя первая серьезная работа – показ самостоятельных отрывков. Я выложился полностью, отрывок окончился, и я вышел в коридор, закурил. Со лба градом катился пот…
Я не сразу услышал шум, доносившийся из зала. Впоследствии выяснилось, что впервые за долгие годы существования актерской кафедры исполнителя отрывка, первокурсника, вызывали на бис, тем самым почти разрушив моральный настрой моих однокурсников, чьи показы отрывков должны были следовать за мной. Багринцев не комментировал мою работу, он только коротко кивнул мне и сказал своим поставленным низким голосом:
