Откуда-то ему стало известно про историю с Катей. Я даже не ожидал, что это может его так расстроить.
– Я не знал, что ты можешь быть таким жестоким, – потрясенно бормотал он. – Бедная девочка…
– Да бросьте, – поморщился я. – Откуда вдруг эта мещанская мораль? Не вы ли говорили, что только сильные переживания формируют человека как личность, а тот, кому на долю не выпало страданий, остается мертвой душой?
– В этом есть и моя вина, – угрюмо заявил он, не слушая меня. – Я слишком любил тебя, я внушал тебе, что ты избранный, что тебе все позволено. А ты поверил…
– Что ж, значит, вы были убедительны, – бросил я и пошел к выходу.
Мне смертельно надоели эти сцены, гнев и отчаяние старика, его обвинения и припадки ревности. Хотелось освободиться, вырваться из этого тяготившего меня, пыльного, замшелого, изжившегося себя романа. Багринцев бросился за мной, упал, обхватил мои колени:
– Стой! Не уходи так! Я же люблю тебя, люблю! Ты – вся моя жизнь, мои надежды.
– Отстань. – Я отталкивал его. – Ты надоел мне, старик! Оставь меня в покое!
Я вырвался и бросился вон из его изысканной, со вкусом обставленной квартиры. На следующий день, когда я пришел на репетицию, которую вел сам Багринцев, тот беседовал с одной только Адой, все свои речи обращал лишь к ней. Я понимал, что делает он это из глупой попытки отомстить, вызвать мою ревность. Обрати он свое внимание на любого другого, я бы лишь посмеялся. Но он верно выбрал объект. Мне кажется, что любовь соединяет нас с человеком как пуповиной, позволяет ощущать, когда ему плохо и больно, чувствовать, когда ему грозит опасность. Благодаря этому свойству мы лучше всего знаем, чем порадовать нашего возлюбленного, но и как причинить ему самую сильную боль, мы тоже знаем наверняка.
После занятия я подошел к нему и спросил:
– Разве вы не говорили, что личным отношениям нет места в творчестве?
Багринцев посмотрел на меня холодно и непреклонно, тем взглядом, перед которым трепетали все однокурсники. Нордический диктатор. Будто и не он вчера ползал передо мной на коленях.
– Говорил. В последние годы я увлекся и закрыл глаза на это правило. А сейчас вспомнил.
Я был зол, страшно зол на старика. Мне казалось, что он предал меня, забыл все, чему сам меня учил. Меня мучили сомнения, начинало казаться, что все прошедшие четыре года он выдвигал меня вперед не потому, что верил в мой талант, а лишь для того, чтобы задобрить, заставить и дальше влачить осточертевшую мне связь.
