На ее разгоряченном лице вспыхивали и гасли отсветы фонарей. Тут-то я и мог бы завлечь ее обещаниями, закружить, заморочить, как там сказала эта глупенькая Катя – совратить? Но мне не хотелось этого, мне достаточно было сознавать, что эта возможность у меня в руках. И ее мать знает об этом.
– Мама никогда мне не разрешит, – помрачнела Вероника. – Она будет талдычить, что надо сначала получить образование здесь, а потом уже… Она не понимает, что время уходит! Надеется, что я так и застряну тут, под ее теплым крылышком. А потом устроюсь в Театр имени Гоголя, куда зритель ходит отогреться перед поездом, чтобы не торчать на вокзале…
– Матери всегда желают детям добра… соответственно своему опыту, – бросил я, глядя в сторону. – Я думаю, если бы все человечество состояло из примерных сыновей и дочерей, мы бы никогда не выбрались из каменного века. По счастью, иногда появляется индивид, который посылает опыт поколений к черту и создает новый – свой!
– Но я же не могу вот просто так взять и уехать… Ничего ей не сказать… – жалобно протянула Вероника.
– Знаешь, искусство – жестокая вещь, оно иногда требует от своих рабов жертв гораздо больших, чем хорошие отношения с матерью, – заметил я.
– Я понимаю, понимаю, – горячо кивнула она. – Я готова!
Когда я посадил ее в такси, вид у девочки был мечтательный. Она рассеянно попрощалась со мной, грезя о лондонской театральной школе и о сцене театра «Глобус». Я смотрел на ее лицо, смутно видневшееся сквозь мокрое стекло машины – так она еще больше похожа была на мать. И мне на секунду представилось, что это юная Ада сидит там, в автомобиле, что это ее я только что позвал слепо следовать за собой и она согласилась.
В тот вечер Ксения решила начать репетицию с ностальгической нотки. Мы собрались в большом зале, куда сразу же перенеслись репетиции, едва руководство театра узнало о том, что я приму участие в спектакле. Ксения ворвалась в помещение с видом загадочным и победоносным.
– Ребята, идите скорее сюда! Посмотрите, что мне удалось найти! – объявила она, раскрывая перед нами ноутбук.
Экран вспыхнул, и мы увидели неяркое, испещренное помехами изображение. Перед нами была ученическая сцена в институте в нашей аудитории, на сцене же были мы, только на восемнадцать лет моложе.
Я увидел самого себя, Катю с распущенными по плечам густыми русыми волосами, расслабленного Влада, кажется, уже успевшего принять что-то перед репетицией, озабоченного Гошу, серьезную Аду. И Багринцева, что-то увлеченно объяснявшего нам, размахивавшего руками.
