– Вам понравилась постановка, Дэмиэн?
– Она прелестна, дорогая. Но ты, как будущая звезда мировых театральных подмостков, должна понимать, что театр – дело эфемерное, не имеющее никакой определенной стойкости, и, как всякое искусство, дело так же абсолютно бесполезное. А в этом спектакле нет легкости, в нем слишком чувствуется напряженный труд, от него, если хочешь, разит потом.
– А мне кажется, это одна из интереснейших работ последнего времени, – заявила она, – по крайней мере в Москве. Конечно, вам, может быть, на фоне того, что вы видели по всему миру, все эти потуги кажутся бесполезными и эфемерными…
– Ты забываешь, что я и сам, в конце концов, вышел из московской театральной школы, – возразил я.
– Ну-у, когда это было… – махнула рукой она.
– Не так уж давно. Мне нет еще и сорока, – заметил я.
Вероника скорчила уморительную рожицу, но, как вежливая девочка, промолчала. В ее глазах я, конечно, был глубоким стариком. Меня это не слишком расстраивало, я знал, что, если захочу, она забудет и про мой возраст, и про разделяющие нас обстоятельства. Но, признаться, неприятно царапнуло тщеславие.
Вероника нравилась мне. Нет, она не интересовала меня как женщина, собственно, в ней еще и не было почти ничего от женщины, никакой глубины и страсти – тощее, субтильное, дерзкое, глупое, отчаянное, испорченное, андрогинное существо, инопланетный цветок. Но она была воплощенная, беспримесная юность, со всем ее очарованием. Юность, если разобраться, всегда беспола, лишена гендерных различий. Она вся – через край, навзрыд, наотмашь. Именно поэтому эта девчонка будоражила мое воображение: она вносила в жизнь струю пылкого, бесшабашного безумия. Кроме того, на подсознательном уровне – а я видел таких, как Вероника, немало в своей профессиональной жизни – я чувствовал, что девчонка талантлива. По крайней мере меня не раздражала узость ее кругозора, так свойственная юности. Наоборот, мне казалось, что девчонка мыслит не по возрасту глубоко и видит вещи в их истинном свете, что поможет ей в будущем быть точной в сценических оценках и разборах роли.
Вероника сама нашла где-то мой телефон, позвонила мне вскоре после того, как я дал согласие на участие в постановке «Дориан Грей», и заявила, что я просто обязан встретиться с ней и рассказать о театральной жизни Европы. Меня смешил и привлекал ее по-детски наглый, отчаянный напор. Мы встретились. Девчонка мнила себя новой Сарой Бернар. В голове у нее сидела навязчивая идея – сбежать из постылой России и строить театральную карьеру в Европе.
