Страх за сына, боязнь, что с его Андрюшей может что-нибудь приключиться, появился в нем во время войны. Его былые выходы на шлюпке с маленьким Андрейкой в бушующее море теперь ему казались безрассудством. Он отпускал его одного лазать по шатким скалам, Андрейка один уходил в барханы, где его могла ужалить ядовитая змея или где он запросто мог заблудиться!.. Слава богу, тогда все обошлось благополучно. Теперь-то он уже мужчина, ученый человек. А такие не пропадают… Только бы поскорее вернулся…
…И снова, сутулясь, поднимается старый Илья на галерею маяка, прикладывает к воспаленному глазу подзорную трубу. Он смотрит на знакомый мысок. Ждет.
А внизу глухо колотится о клейкие размокшие камни море…
Саратов.
Седой пепел падал и падал на воду, на прибрежные скалы, изрезанные промоинами. Вечерняя мгла уже опустилась на Северную бухту, но от мутно-багрового зарева, поднявшегося над Севастополем, было светло. Обгорелые фермы, скрюченные прутья и спутанные телеграфные провода — все это создавало непривычную для глаза картину. Было в ней нечто беспокойное, тревожное. И только море, в этот час белое, как молоко, мерно плескалось там, внизу, нашептывало что-то о солнечных странах, о вечной тишине и покое…
Но тишины не было. Вот уже двадцатый день над городом рвались снаряды, самолеты, непрерывно пикируя, сбрасывали свой смертоносный груз на наши передовые позиции. Говорили, что противник ввел в бой свежие силы и будто бы ему удалось выйти к Инкерману и Сапун-горе.
Пять матросов лежали на еще не остывших от дневного зноя камнях и вглядывались в колеблющийся красноватый сумрак. Самому старшему из них, Александру Чекаренко, совсем недавно исполнилось двадцать два. Темная прядь коротко подстриженных кудрей выбилась из-под бескозырки, у рта легла горькая, но упрямая складка. И как-то непривычно было видеть его, всегда веселого, даже иногда озорного, по-мальчишески чуть легкомысленного, озабоченным, словно постаревшим на несколько лет.
Те остальные четверо хорошо знают, что Чекаренко вовсе никакой не командир, а такой же матрос, как они; одно звание — матрос, а на самом деле — кладовщик в минном окладе. Одним словом, негероическая специальность. Но что-то есть во взгляде его больших серых глаз, что-то властное, требовательное, что заставляет подчиняться ему беспрекословно. И весь он, могучий, широкоплечий, точно вылитый из одного куска крепкого металла, кажется рожденным для моря, и только для моря. Есть в нем что-то от легендарного матроса Железняка.
