— Макс? Есть работа для тебя. Меч, наручи, женский обруч и перстень.
— На продажу?
— Пока не знаю, что-то наверное продам, что-то оставлю.
— О долге помнишь?
— Да, две штуки.
— А с прошлого раза осталось еще три…
— Блин! Забыл…
— Пока не расплатишься, разговаривать не о чем.
— Ты мне друг или нет?
— Друг. А ты?
— И я тебе друг.
— Так чего же деньги не возвращаешь? Думаешь, мне они не нужны?
— Завертелся, закрутился, верну, ты же меня знаешь.
— Как вернешь так и поговорим.
— Пожалеешь, ты такого еще не видел.
— Неужели? — в голосе Максима послышалась ирония. — Думаешь, я так мало в своей жизни видел?
— Не знаю, что ты видел, но вещи на самом деле старинные, им не одна тысяча лет.
— Уверен?
— Абсолютно.
— Коль не врешь, приноси. Если мне действительно понравится, то отреставрирую и даже скидку сделаю, а если обманешь, то сам знаешь, как это может быть дорого.
— Несу.
Вадим заметался по комнате, натягивая на себя джинсы и свитер. Макс был фанатом, для него мир старины был единственно реальным временем, в котором он существовал. Особенно он боготворил мечи и воинское снаряжение прошлых веков, все клубы по реконструкции оружие заказывали у него, поэтому в деньгах у него недостатка не было. В мече Крот не сомневался, сам впервые такой увидел, да еще в прекрасном состоянии. Женское украшение пойдет добавкой, вряд ли оно очень редкое, продавать его уже Вадим передумал, решил подарить Ладе в качестве извинения за свое дурацкое поведение. А там… кто его знает, может у них что и получится. Девушка интересная, красивая, умная, такие не часто встречаются. Упустишь, потом пожалеешь.
Максим жил в пяти кварталах от него, не так уж далеко, троллейбусы еще ходили. Вадим вышел на улицу и с наслаждением вдохнул в себя морозный воздух. Ночь уже упала на город. Огни города светились ярко и холодно, только окна в домах горели желтым теплым светом чужого уюта. Почему-то ему всегда становилось грустно в такую погоду, когда на улицах мало народа, тогда чужие окна казались сосредоточием счастья, хоть он и понимал, что за шторами такие же люди, что заполняют тротуары и троллейбусы днем, а значит, несчастливые и не очень-то довольные жизнью.
Он опустил уши у кепки и быстро зашагал к остановке. Руки в тонких перчатках сразу замерзли, пришлось сунуть их в карманы. Семафоры меняли привычные цвета. Троллейбус подполз, зашипели, открываясь, двери, и он вошел внутрь. В салоне сидело несколько мужчин, уткнувшись в воротники, и одна мрачная тетка с баулами. Он сел на холодное сиденье, купил билет у замерзшей кондукторши и взглянул в замершее окно, за ним замелькали дома и реклама, улицы и машины.
