, Стивен Рансимен
[12], Хёйзинга
[13], Айзенк
[14], Эмпсон
[15]… плюс „Быть честным перед Богом“ епископа Джона Робинсона
[16] рядом с книжечками карикатуриста Ларри
[17]. Вероника сделала мне большой комплимент, решив, будто я все это прочел, и даже не заподозрила, что самые потрепанные издания куплены на книжных развалах.
Ее собственную библиотечку составляли в основном поэтические томики и брошюры: Элиот, Оден[18], Макнис[19], Стиви Смит[20], Том Ганн[21], Тед Хьюз. С ними соседствовали произведения Оруэлла и Кестлера,[22] выпущенные „Книжным клубом левых“,[23] какие-то старые романы в кожаных переплетах, две-три детские книжки с иллюстрациями Артура Рэкхема[24] и ее любимая — „Я захватила замок“[25]. У меня не было ни малейшего сомнения, что она-то прочла их все до единой и что это подходящий выбор, который, помимо всего прочего, служил естественным показателем ее ума и характера, тогда как мои книги, даже с моей собственной точки зрения, выполняли совершенно иную функцию: они тщились создать образ, к которому я мог только стремиться. Это несоответствие повергло меня в легкую панику, и я, просматривая собрание поэзии, решил блеснуть высказыванием Фила Диксона.
— Разумеется, всем любопытно, что будет делать Тед Хьюз, когда исчерпает запас животных.
— Неужели всем?
— Говорят, да, — беспомощно ответил я.
В устах Диксона эта фраза звучала остроумно и тонко, а в моих — пошловато.
— У поэта, в отличие от прозаика, материал неиссякаем, — назидательно сказала она. — Потому что у них отношение к материалу разное. А ты из Теда Хьюза делаешь какого-то зоолога. Но даже зоологам животные не надоедают, ты согласен?
Вздернув одну бровь над оправой очков, она сверлила меня взглядом. Вероника была на пять месяцев старше, но иногда казалось, что на пять лет.
— Так говорил мой учитель литературы, только и всего.
— Ну, школа уже позади, теперь мы должны учиться мыслить самостоятельно, правда?
Это „мы“ вселило в меня маленькую надежду, что еще не все потеряно. Она пыталась меня перевоспитать — мне ли было сопротивляться? В день нашего знакомства она почти сразу захотела узнать, почему я ношу часы циферблатом вниз, на внутренней стороне запястья. Не сумев дать ей внятный ответ, я просто переместил часы на внешнюю сторону, и время оказалось снаружи, как у любого нормального взрослого человека.
Учился я охотно, свободное время проводил с Вероникой, потом возвращался в студенческое общежитие и у себя в комнате мастурбировал до бурного оргазма, воображая, как она распласталась подо мной или выгнулась сверху. Благодаря нашему тесному, ежедневному общению я с гордостью приобщался к хитростям макияжа и женского белья, к тонкостям депиляции, а главное — к тайнам и последствиям месячных. У меня даже возникла легкая зависть к этому регулярному, исконному напоминанию о женской сущности, о великой цикличности природы. Примерно так же напыщенно я выразился в тот день, когда попытался объяснить это чувство.
