– Покойный мой отец, дед вашего величества, неоднократно говорил мне, что любимою поговоркою императора Александра Первого было: «Десять раз отмерь, а один раз отрежь». Мне кажется, что поговорка эта как нельзя более применима к настоящему предмету первостепенного государственного значения.
И, напомнив собранию, что он – сын Николая Первого, старейший из Романовых, заканчивает свое короткое и убийственное слово.
На защиту Лориса поднимается один только старый Милютин.
Знаменитый военный министр заметно постарел и осунулся. Он словно сгибается под грузом своего многообразного государственного опыта: борьба с кавказскими горцами, кафедра в военной академии, восстановление суворовского культа и коренная реформа русской армии – сколько заслуг, знаний и подвигов! И, словно чувствуя свое право на решающий голос в собрании, старик сурово и почти повелительно заявляет молодому царю:
– Предлагаемая вашему императорскому величеству мера совершенно необходима. В начале царствования новый монарх должен заявить народу свои намерения. Покойный государь по вступлении на престол предпринял ряд благих преобразований. К несчастью, выстрел Каракозова остановил их исполнение. Все в России затормозилось, почти замерло, повсюду стало развиваться глухое недовольство. Только в самое последнее время возникли предположения, рассматриваемые нами теперь. Им сочувствуют все благомыслящие люди, весть о них проникла за границу…
Царь с явным неудовольствием слушает поучение. Наконец, нарушая обычные формы заседания, он прерывает оратора:
– Да, но император Вильгельм, до которого дошли слухи о том, будто батюшка хочет дать России конституцию, умолял его в собственноручном письме не делать этого…
Тон остальным речам дан этой репликой высочайшего председателя. Срывается вихрь сокрушительных доводов, откровенно развертывается борьба за власть. Министры как бы состязаются в отстаивании абсолютной монархии: ограничение самодержавия приведет Россию к гибели, в смутное время нужно укреплять власть и искоренять крамолу.
Но речи их бледны и трафаретны. Необходим последний удар для окончательного решения великого вопроса о будущем царствовании. Нужно страстное слово и сокрушительный аргумент высокого красноречия.
И вот поднимается сухой человечек в черном глухом мундире, с изможденным лицом необычайной бледности, опушенным короткими седыми бачками и с резко оттопыренными ушами. В лице его застыла пугающая мертвенность. Казалось, мумия в тонких овальных очках шевелила скопческими бескровными губами, изрекавшими необыкновенно точные и законченные фразы на чуть старообразном и чрезвычайно выразительном, почти художественном языке. Политическая речь звучала как проповедь с амвона, расцвеченная словесными узорами древних риторов.
