Он отошел от зеркала. Взгляд скользнул по большому фамильному портрету. В пышной бронзе под императорскими регалиями на вершине рамы стоял во весь рост, сверкая ботфортами с рыцарскими раструбами, дед царя – Павел Первый. Тяжеловесная корона огромной несуразной шапкой сдавливала впалые виски под прусскими буклями бледнолицего монарха, а брыжжи туго охватили своим кружевным кольцом царскую шею, украшенную цепью огромного мальтийского креста.
Нике, вздернув утиный носик, пристально всматривался в смертную маску своего казненного пращура. В дворцовой гостиной стыла тишина.
После легкого завтрака царь равнодушно простился со своим будущим преемником. К часу дня в шинели саперного ведомства и с бобром вокруг горла он вышел на дворцовый подъезд.
Пасмурное снежное небо повисло над городом. Черно-лиловые тучи тяжеловесно клубились над бронзовыми конями гигантской арки. В нависшем сумраке багровые стены Главного штаба, казалось, сочились темной старческой кровью. Вспомнился страшный чиновник с узкими глазами малайца, настигший его в прошлом году у стен этого кровавого здания.
Синий новомодный экипаж с голубыми басонными шнурами, сверкая зеркальными стеклами, золотыми шифрами на дверцах и резными коронами над хрусталями фонарей, подкатил, подрагивая и лоснясь, к подъезду.
Ровно в час без четверти Александр Второй отъехал от Зимнего дворца. Царская карета, как колесница приговоренного к смертной казни, была окружена казачьим конвоем.
* * *
По воскресным дням глава русской медицинской школы Сергей Петрович Боткин никуда не выезжал и никого не принимал. В этот день отдыхал он от клиник, аудиторий, анатомических театров, санитарных комитетов, приемов и консилиумов. В своем домашнем черном бархатном пиджаке, обшитом широкой тесьмой, он погружался в кресло и медленно читал русских поэтов. Брат известного художника и даровитого автора «Писем об Испании», знаменитый терапевт раз в неделю отдавал дань своим фамильным художественным склонностям. Над элегиями и подражаниями древним он отрадно забывал анатомию и патологию, окраску рвот и густоту каловых масс, чумные бубоны и сифилитические язвы. Он пересаживался от письменного стола, над которым висели портреты его великих учителей – Рудольфа Вирхова и Клода Бернара, – в глубокое кресло у далекого столика под черным бархатом рембрандтовской гравюры. Отодвигая в сторону медицинские журналы и курортные рекламы, он неспешно развертывал небольшие томики стихов. Особенно любил он тешить усталую мысль воздушными кантиленами своего зятя Афанасия Афанасьевича Шеншина, почтительно доставлявшего ему из своих яблоневых садов новые тетради лирических творений.
