Царь благосклонно принимает намек и ласково глядит в оливковое лицо своего премьера.
– Но только как обставить новую коронацию?
– Необходим манифест с историческими ссылками. Нужно обследовать московские архивы и документы департамента герольдии.
– Ты прав, Лорис. Пора жене моей сидеть на придворных обедах против меня, а не в конце стола между Ольденбургскими и Лейхтенбергскими.
Вице-император склоняет голову. Исход затеянной партии выступает перед ним с ослепительностью южного моря в траурной раме кипарисов. Никаких Александров Третьих, – новая императрица Екатерина Третья, наследник-цесаревич Георгий Александрович. При них бессменный диктатор – светлейший князь Лорис-Меликов.
В аллеях парка и в залах Ливадийского дворца прочно завязываются узлы нового дворцового заговора.
Через неделю генерал-адъютант Лорис-Меликов удостаивается высочайшей милости и награждается императорским орденом апостола Андрея Первозванного. Это равносильно почетнейшему подарку Востока – халату и вазе с розовой водой. Диктатор созрел для высших государственных отличий.
Не хвались, государь, искусством борьбы, юный Автандил искуснее тебя.
Ш. Руставели «Барсова шкура»
Жизнь продолжалась. Смерть бодрствовала. Власть устрашала. Художники метались и теряли рассудок. Боролся с подступающим сумасшествием Глеб Успенский, мучительно ощущая, как вся низость жизни одолевала светлую силу его творящей личности. В отдельных кабинетах «Малого Ярославца» задыхался гениальный Мусоргский, вызвавший недовольство царской семьи народными сценами своих непризнанных опер. Вином заливал свою глубокую безнадежность поэт Фофанов. Последние горестные сарказмы бросал из своего одиночества в глухую современность старый Салтыков.
Прокуратура действовала. Казематы наполнялись. Заключенные пытались собственными силами предупредить в своих камерах исполнение официального приговора. В июле Лорис-Меликов писал из Царского села цесаревичу о необыкновенном количестве самоубийств среди политических – арестованные вешались на простынях и полотенцах, отравлялись раствором фосфора, вскрывали себе вены. Диктатор был смущен количеством этих добровольных казней.
Императорский кат Фролов продолжал палачить на площадях и кронверках царской столицы.
В декабрьском листке «Народной воли» было напечатано.
