Она едва сдержала крик. Пылал сарай Гавра. Рядом на снегу различалось несколько фигур. Две из них неподвижно стояли, третья плескала что-то. Потом туда же, в огонь, полетела и пустая канистра. Видимо, в ней оставались еще пары бензина, потому что она неожиданно полыхнула, превратившись в огненный шар, а тот, кто ее бросил, с воплем отскочил, закрыв лицо руками.
Больше Рина ничего не видела: под крыльями гиелы снова мелькали ели в синих шапках лунного снега. К тому, что спалили его сарай, Гавр отнесся спокойно. Намного больше его встревожил овражек, примыкавший к большому оврагу, как верхняя короткая палочка «Г». Рина заметила, что Гавр поджимает уши и край рта резко ползет назад и вверх, обнажая клыки. Набирая высоту, он издал короткий вопросительный звук, похожий на скрип ржавой петли. Из оврага немедленно отозвались таким же ржавым скрипом.
Рина не уловила в ответном скрипе ничего особенно грозного, но, видимо, Гавр лучше знал, что он спросил и что ему ответили. Она подумала, что, окажись рядом Шекспир, он описал бы эту краткую беседу примерно так:
ГАВР: О незнакомцы из оврага! Многих блох вашей милости! Друзьями будем ль мы навек, как человеку человек?
1-я ГИЕЛА: Только вначале мы будем тебя немного убивать!
2-я ГИЕЛА: Чего ж мы медлим?
1-я ГИЕЛА: Сейчас прольется чья-то кровь!
ГАВР: О, я несчастный! О как несчастна мать, меня родившая! Крылья мои, спасайте меня!
Следующие несколько минут Рина видела – а откровенно говоря, исключительно нюхала – только шерсть на шее у Гавра, потому что молодая гиела удирала как безумная. Лопатки ее работали как поршни. Ни о каком управлении речи не шло – Гавр спасал свою шкуру. Наконец он замедлился и, повернув морду, убедился, что за ними никто не летит. Видимо, гиелы в овраге, объяснившие Гавру, что дружба между ними невозможна, не смогли взлететь. Их удерживали на месте электропуты.
Гавр успокоился. Рина смогла оторваться от его шеи и осмотрелась. Под ними лежало овальное блюдо с яркой точкой в центре и затухающими окраинами, которые подсвечивались только паучьими лапками разбегающихся фонарей. Это было Копытово.
Рина вспомнила о Гамове и, пользуясь тем, что Гавр временно решил быть послушным, направила его вниз, к яркому центру блюда.
– Успешность всякого человека прямо пропорциональна воплям, которые в него вложишь.
– А по-моему, не воплям, а любви!
– А любовь, по-твоему, не вопли, что ли?
Из разговора Рины с Сашкой
Бабушка у Макара была плотная, даже полная. В движениях суетливая. Нос репкой, бровки домиком, губы как губы, глаза круглые. Работала в театре в гардеробе. А театральный гардеробщик это не музейный. Музейный трудится постепенно, размеренно, а театральный должен за двадцать минут «повесить» пятьсот человек, а потом за двадцать же минут их и «вытурить». Причем все нервничают, спешат, без очереди лезут, будто не в театре были, а вырываются из тюрьмы через пролом в стене.
