Сорочья усадьба | страница 47




Дом простонал и стряхнул с себя призрачную кисею музыки, звучавшей в моих снах. Серые пальцы дневного света провели по краям штор. Стеганое одеяло гагачьего пуха ночью сползло и упало на пол, но мне было тепло: тело, лежащее рядом, пылало, как печка.

Похмелье. Пить хочется до смерти. Я посмотрела на Сэма, увидела татуировку на его лопатке, которую он с гордостью показал мне ночью, как некий символ, связывающий его со мной, уравнивающий нас. Она была некрасивая, сделанная неумелой рукой, какой-то непонятный знак, смысл которого он не смог растолковать мне, как и объяснить, что он значит для него лично. Линии успели расплыться, черный цвет позеленел, а ему было трын-трава. Когда я сказала ему и о цвете, и о корявых линиях и формах, он пожал плечами и пробурчал, что ему все равно не видно, поэтому, какая разница?

Зато приятно было смотреть на упругие мышцы под изуродованной кожей, так не похоже на рыхлый лунный ландшафт спины, который я созерцала у Хью. Меня подташнивало. И все же я очень скучала по этой спине. Господи, что же я делаю?

Я перевернулась и посмотрела в другую сторону. Что-то цепляло меня в той ситуации, в которой я оказалась. Не вполне дежавю, но мне было известно, что я не единственная из Саммерсов, кто получал такую «помощь» в постели. И ничего хорошего в этом нет. История, кажется, повторяется, но совсем неожиданным образом.

Сэм пошевелился, протянул ко мне руку, втащил мое хрупкое тело к себе между ног и уложил на себя. Как грелку.

— Который час? — пробормотал он мне в прическу.

— Семь.

— Черт!

Он сбросил меня и скатился с кровати.

— Мне надо бежать.

Быстро оделся, потом посмотрел на меня.

— Ты как?

— Худо. Надралась как свинья.

— Сейчас принесу попить.

Он вышел, скоро вернулся с большим стаканом воды и поставил его на прикроватный столик. Присел рядом.

— Выпей. Сразу станет лучше. Скоро вернусь проведать.

Этого я и боялась.

— Не надо, Сэм. Не приходи. Сама справлюсь.

Тело его сразу напряглось.

— Понимаю.

Он встал и повернулся к двери:

— Спасибо за трах, дорогая леди Чаттерли.[23]

Тяжелые шаги застучали вниз по лестнице, с грохотом захлопнулась входная дверь.

Генри

Он посылает записку мистеру Коллинзу о том, что собирается отправиться в экспедицию по сбору местных редкостей и навестит его в деревенском доме позднее. Этот немец, Шлау, много раз уже проделывал этот путь и будет его проводником. Генри понимает, что нашел идеального товарища для путешествия: Шлау почти не раскрывает рта, похоже, совсем не способен к человеческому общению, и тем не менее в природных условиях этой страны чувствует себя как рыба в воде. Заглянув как-то к Шлау в музей за несколько дней до отправления, он находит таксидермиста сидящим на полу мастерской; брови его озабоченно нахмурены.