Шырь | страница 3



Его глаза вспыхивают голодным зеленым огнем. Машина стоит с включенным двигателем, чтобы не разрядился аккумулятор. Вокруг безлюдно. Иду в свете фар с кастрюлей. На морозе от пельменей валит пар, и, не доходя до пса, я опускаю кастрюлю в снег: пусть еда остынет.

Хозяин Ивана Денисовича — мой сосед Андрюха — кормит его редко. В дом не пускает никогда, даже в сорокаградусную стужу. И постоянно держит его на цепи, потому что Иван Денисович может убежать.

Он рвется к кастрюле, тявкает. Наконец, пельмени охлаждены, и я подношу ему кастрюлю. Обхватив ее передними лапами, Иван Денисович жрет. То и дело он отрывается от пельменей и блаженно взглядывает на меня.

Кличку сосед ему дал общеизвестную и безродную: Мухтар. Иной раз я воображаю, что вокруг его будки натянута колючая проволока и стоят маленькие вышки. Этого, в общем, только и не хватает для превращения пространства между домом и сараем, где стоит будка, в одноместную собачью зону.

И я стал называть Ивана Денисовича Иваном Денисовичем. Как одного видного литературного узника. Он откликается.

Этой зимой я регулярно подкармливаю пса. Почти каждые выходные варю ему пельмени, макароны, балую рыбкой. Иван Денисович стал меня любить.

С хозяином его я почти не вижусь, потому что приезжаю из Москвы в ночь с пятницы на субботу или с субботы на воскресенье, когда Андрей, человек пьющий, спит в угаре.

Андрей живет тут постоянно. Он немолод и одинок. Если, конечно, не считать Ивана Денисовича. Но нет, не мог же Андрюха по своей воле стать членом семьи заключенного и начальником лагеря одновременно. Не мог он так изощриться. И нет у него родственных чувств к Ивану Денисовичу.

Моя дача — на окраине поселка, здесь только частные дома, в основном летние, а на той стороне оврага — центр, там типовые серые пятиэтажки. Я приезжаю сюда работать. Здесь удобно: собрана большая библиотека, тихо. Привожу ноутбук.

Я пристрастил Ивана Денисовича к музыке. Точнее к одной композиции одного автора. На другие песни с этого диска он не реагирует. Как, впрочем, и на всю остальную музыку вообще.

Теперь он сыт и ждет развлечения. Я открываю багажник, чтобы лучше было слышно задние колонки и сабвуфер. Нахожу в бардачке диск Бреговича, вставляю его в магнитолу. Выбираю шестую песню, делаю погромче.

Вступление — соло на саксофоне, затем подключаются ударные. Великолепно аранжированная балканская тоска разливается вокруг. Брегович начинает петь. Иван Денисович в экстазе. Он катается по снегу возле будки и, кажется, подвывает. Как и в первый раз, осенью, когда я громко включил Бреговича возле дачи. Что происходит в его душе при звучании песни № 6, что заставляет кувыркаться и подвывать, я не знаю.