Во время частых и долгих путешествий она блистала во многих столицах мира, и мелкая монета ее доброты и ума чеканилась в самых различных монетных дворах. Не пренебрегала графиня и родной стороной, и, как гордая Юнона, сходившая некогда с Олимпа в долину слез, она ступала своими аристократическими ножками на песчаную почву той местности, где происходили описываемые события.
Двери ее дома были открыты настежь для всех, кто обладал титулом или состоянием; они были открыты, но не так широко, и для тех, кого окружал ореол славы и больших заслуг, повторенных стоустой молвой: это была дань моде. Кроме них, в ее салон имели доступ представительницы слабого пола — не титулованные, ничем не знаменитые, не обладающие состоянием, но наделенные красотой. Они были нужны графине, как цветы для украшения бала или званого обеда. Перед теми же, кто обладал лишь скромными заслугами и занимался полезным, даже почетным трудом, перед женщинами, не обладающими классической красотой лица и фигуры, а лишь красотой души, двери ее дома были закрыты. Однако сквозь щеколду, сквозь замочную скважину в ее дом протискивались приживалы, эти новоявленные шуты при дворах знатных господ, которые до тех пор лижут руки, пляшут вокруг, заглядывают в глаза, пока их не обласкают, не разрешат присесть на диване или на кончике стула и не поставят перед ними, пусть у ног, на полу, — не беда, ведь пол-то паркетный, — тарелку с лакомствами.
Графиня занимала один из самых больших домов в городе, дом был окружен парком, куда выходил и балкон Тарновского и Ружинской.
Перед широкой террасой, которую поддерживала легкая колоннада, были разбиты цветочные клумбы, от них во все стороны разбегались садовые дорожки, обсаженные старыми деревьями или обрамленные пестрой каемкой цветов. В густых кустах роз и жасмина, под сенью раскидистых деревьев белели садовые скамейки, на зеленых газонах возвышались различного рода качели и карусели.
Этот большой и красивый парк был ежедневно открыт для всех, кто хотел насладиться прогулкой, и графиня, сидя на террасе, наблюдала за передвижениями прибывавших в Д. и, как опытный генерал на параде, умела распознать цену и заслуги каждого дефилирующего мимо ее увитого плющом дома.
Около одиннадцати часов утра на другой день по приезде Тарновского с сестрой графиня, положив ноги на бархатную скамеечку, покоилась в глубоком кресле и пила кофе из стоявшего перед ней на мраморном столике серебряного кофейного сервиза. Утренний шлафрок из прозрачного белого муслина со множеством голубых бантиков, сшитый à la vierge
