Турусов хотел спать, но первым заговорить об этом было как-то неудобно. Кроме того, он не хотел перебивать несущиеся как горные реки размышления Радецкого. Слушать его тоже не хотелось, поэтому приходилось смотреть в окно и ждать, когда же придет время расстилания коек, когда же несколько протяжных зевков закроют родник жизненного опыта, обильно бьющий из прошлого Радецкого.
Ждать пришлось около часа. Радецкий вдруг замолчал и почесал затылок.
- Где у нас аптечка?! - словно сам себя спросил он. - Надо бы стрептоцида пожевать, а то каждое утро горло саднит.
Исполнив свое желание, он спокойно устроился на нижней койке купе для сопровождающих. Турусов забрался на верхнюю.
- Эй, студент, высоты не боишься? Голова не кружится? - негромко, улыбаясь сквозь зевоту, спросил Радецкий.
Турусов так долго искал что ответить, что, в конце концов, отвечать было уже поздно: снизу донесся самоуверенный храп напарника.
Разбудило их утром ржание. Открыв глаза, Турусов обомлел и поднял голову - вместо ящиков в грузовой части вагона стояли кони - три крепких скакуна. В углу было навалено сено. Пахло скотным двором, но запах не раздражал. Турусов глянул вниз на Радецкого. Тот сидел в ватных штанах и майке на своей полке, молча уставившись на лошадей.
- Кто отвечать будет? - наконец как-то заторможено произнес он. Первый раз такое. Издевается что ли кто?! Ящики сняли, понятно. Но это зачем?
- Это не наш вагон... - удивленно прошептал Турусов, его глаза прищурились за очками. - У нас на выходе сто двенадцатый номер стоял, а тут ноль тринадцать нарисовано. И занавески розовые, а там белые были.
- Ну и черт с ним! - Радецкий встал и сплюнул на грязный пол. Вонища! А если сдохнут, то вообще задохнемся. И чего они мне так в моем голубом и безоблачном нравились?!
- Лошадь - символ свободы, - сказал Турусов.
- Чушь! - зевнул Радецкий. - Цыганщина. Лошадь - это скачки и хорошая колбаса сырого копчения. Это я уже понял. Кстати, студент, историю могу про лошадей рассказать, занятная история. С батей моим произошла.
Турусов спрыгнул с верхней полки и сел рядом с напарником, напустив на себя внимательный вид.
- Это после войны, в пятидесятых было. Батя мой, сокол сталинской закалки, приехал прокурором в один шахтерский городок неподалеку от Донецка. Бродил, изучал вверенное ему хозяйство, во всем копался и вдруг бах!!! - узнает, что в наше время, в век технической революции на одной шахте при вывозе угля из штолен используются лошади. Представь себе: двадцать лошадей или как ты там брякнул - двадцать символов свободы пашут под землей. Ну, батя огорчился, даже не то слово - возмутился сразу. По начальству шахты шорох навел. Говорит - убирайте коней из шахты, нечего животных мучать, не для того они созданы. А те не соглашаются. Далеко тогда батя добрался, до ЦК республики дошел и добился-таки своего. Привез в городок бумагу с распоряжением в трехдневный срок лошадей поднять на поверхность. А тут ему как раз путевку. Мол, приехал на новое место, не отдохнув от старого. Дело в общем было сделано, оставил он все под контроль заместителю и на отдых. Возвращается через месяц загорелый, довольный. Сразу про лошадей спрашивает, мол, куда их пристроили. А ему отвечают: как подняли, так и на мясокомбинат увезли, колбасу из них вкусную делать. Нельзя было их наверх поднимать. А так, после долгих лет темноты яркое солнце увидели и ослепли враз. Человек, если из долгой темноты резко на свет выйдет, тоже сразу ослепнет. Ох и ругался тогда батя, я от него раньше и слов таких не слыхал. Ругался дня три, а потом молчал месяц. Мрачным ходил. Ясное дело - не боролся бы он за то, чтобы лошади ясный свет увидели, жили бы еще клячи, хоть в темноте, да сытые. Ладно, жрать пора нам.
