А вот у моей бабушки был поросёнок Борька — поросячий гений по уму! Если бабушка его позовёт: «Борька! Борька!», — он, услышав, мчится со всех ног, как гончая собака, причём ноги не перебирает, а подпрыгивает двумя ногами вместе, — так проворно бежал, когда его звали хлебать хлебную барду. Вся деревня им любовалась, и все говорили: «Вера! Какой у тебя поросёнок смышлёный!» А эта американская свинья лежит — не шевелится, — есть не хочет, — наш русский поросёнок побеждает по проворности.
За бывшим курятником стоял отдельный сарай — мастерская, машинно–тракторная станция, — где располагались инструменты, нужные для хозяй–ства. Помещение представляло собой выставку металлических конструкций, расположенных в порядке, сравнимом лишь с иерархией католической церкви. По стенам, на балках, гвоздиках, крючках, подвесках рядами были разложены, развешаны вилы, косы, щипцы, ножницы, грабли, щупальцы, колёса, серпы, всевозможные незнакомые мне предметы, как скульптуры и холсты великих мастеров у лучших ценителей. Круж^ми были сложены зелёные резиновые шланги, обрамляющие стол–верстак, с маленькими ящичками с прозрачными стенками, наполненными гайками, гвоздиками, винтиками.
У одной стены стоял миниатюрный трактор в окружении других изящных изделий для сгребания, сдувания, стрижки, скашивания, выравнивания, скрещивания, веянья, сеянья, скребышания. Ни соринки, ни мусоринки, ни пылинки, ни пёрышка! Яша с Толей залюбовались инструментами, стали спрашивать, для чего, как и почему.
«И почему, — подумала я, — по всей России, по всем бесконечным просторам — «от края и до края» её полей раскиданы хромые комбайны–инвалиды, запачканные дёгтем, переломанные сеялки, беззубые бороны, ржавые тракторы, развалившиеся на кости? Почему?»
Но переломанные хребтики ничего не могут ответить, и долго их будут находить в раскопках как маркирующий горизонт великих строек, как свидетелей непостижимой нашей дальновидности — зарытых в землю устремлений.
Даничка с Илюшей долго ещё оставались в помещении с инструментами, забавляясь ездой на тракторе, сеялке и на всём, на чём хотели, а мы уже осматривали поля Сергея Наугольного, тянущиеся от сарая до самых гор. Весь четвертичный шлейф, освещённый лучами солнца, представлял разбитые квадраты и прямоугольники, аккуратно подстриженные, вытянутые, как по линеечке, засеянные разными овощами, травами, с разницей в оттеночках, как поля с самолёта.
— Это мои поля, — гордо сказал Сергей.
