Америка, Россия и Я | страница 167



Директор выслушал Яшины доводы и рассуждения о том, что (эти тесты рассчитаны на рефлекторные, автоматические, машинальные функции человека — отбирают только одного класса способ–ности, а что Илюша…). Директор предложил посмотреть Илюшу в летней школе: есть ли у него возможность обучения в их школе, и определил Илюшу на просмотр и оценку к мисс Лайн в группу английского языка.

Через две недели мисс Лайн звонит и сообщает нам свои впечатления.

— Я безусловно буду рекомендовать Илью, — говорит она.

— У него такая яркая интеллектуальная интуиция! Я под большим впечатлением от его интерпретации Шекспировского «Отелло». Послушайте, что написал мальчик в тринадцать лет: «Отелло не любил Дездемону, потому что любовь — это вера. А он ей не верил и не любил».

Вера с любовью помогли Илье войти в St. John's, одну из лучших школ Америки, где учились дети самых зажиточных людей мира — владельцев фирм, дворцов, улиц, фондов.

Что почувствуете вы, учась в таком окружении?

Не испытывая такого состояния по–русски, мне невозможно представить, какие бы во мне зашевелились, заскребышались «задние и передние мысли»! Стыд за родителей? За себя? За нас? За миллионеров? Обида на кого? Что вырастает из стыда за родителей? И никто не знает, к чему ведёт избыток защиты и заботливости?

Оставлю эти объяснения для Ильи, но сама я несколько раз глубоко почувствовала, где я, где миллионеры, где деньги, и как.

Помню моё первое «столкновение» с миллионерами River Oaks (района, где находилась школа). Я подвезла Илюшу к дому его одноклассницы, роскошному французскому замку–шато. Фасад дома был как из витых кружев — обрамлён литыми кружевными виньетками. Из кружевной двери выпорхнула навстречу Илюше воздушная, тоненькая девочка, как миловидное виденье, в платье из лилий, с развевающимися волосами. Она взяла Илюшу за руку, и они легко и быстро исчезли в саду, за стеклянной оранжереей.

А я осталась в машине, не подходящей к фасаду кружев этого дома, не подходящей к этой воздушной девочке, не подходящей к этому мальчику — моему сыну.

Я медленно двигалась обратно, неприкаянная, не вписывающаяся, лишняя… В движение приходят разные чувства, бывшие до этого времени внутренними, не обнажёнными, не проникающими. Все они внезапно сгустились и открылись: и подавленность чужим достоянием, и упущенность, непрожитость, и исчезновение сына под чужими сводами. Все эти одинокие чувства забродили, сжались, подступили. Я со слезами возвращалась.