Толпа навалилась, над качнувшимися плечами образовавших цепь охранников женщина с изнуренным лицом подняла мальчика в синей майке, рыдающе заголосив:
– Коснись, избавитель! Прости маловерие мое, молю… – Малыш мучительно смотрел вверх, словно в переносицу ему упиралась невидимая рука, и так колотил ногами, что слетели сандалии.
– Ну. Задавят же бабу, – процедил Свиридов.
Я ошарашенно тронул малиновый лоб малыша – он трепыхнул головой и зычно гаркнул:
– Визу! Мамочка, я визу глазками! Солнце, травку, нас любимый город! Кто этот дядя?
– Спаситель твой, – захлебывалась, прижимая его и гладя, мать. – Сама не верю еще, молить будем за него…
– Ее оттесняют, – медленно читал Гонтарь. – Жми к себе шибче, чтоб не фотографировали. Главный врач города удостоверяет. Случай исцеления. Скорая помощь увозит. На углу Садовой и Первостроителя Мокроусова лилипута высаживаете, ребенка всаживаете и – на квартиру: ждать журналистов. Из народа выпадает старуха. Лариса Юрьевна, прошу вас, выпадайте.
Под руки охраны подлезла напудренная тетя в бархатном пиджаке и серебристо-шелковых штанах. Постелила у моих ног газету и тяжело опустилась на нее коленями, опираясь на руку раболепно нагнувшегося Свиридова. Подняла толстую руку в перстнях и браслетах мне под нос.
– Гость пытается ее поднять.
– Ай, не трожь, я тебя старше – ты должен меня слушать, – слабо улыбнулась тетка и поправила воображаемый платок. – Уж не чаяла вдосталь зреть ангельский лик – теперь и помирать можно. Расскажу в деревне – не поверят, задразнят балаболкой. Я одно, слышь ты, скажу: ты – надежа, украшай землю нашу, не зырь на блудяшек, не приставай к кабакам, уйми самовластье, утирай слезы народа. Не забывай, ты – русский, помни, откуда есть. Обойдешь землю – она не простит. Не гордись пусто, не стыдись каяться, не ищи чужой шкуры, не чурайся своей, ждали тебя долгонько. – Тетка захлюпала, закачала высоким шиньоном, прихваченным сеточкой, и протянула мне почтовый конверт, насыпанный песком. – Ладанку тебе, родной земли сгорнула с курганов Крюковского леса, не гребуй – спасет тебя в черный час ночной.
– Старуху уносят, – подхватил Гонтарь. – Слезно, Лариса Юрьевна, если быстрей только… Гость вдыхает землю, доносится песня «О, Русская земля, уже за холмами, ecи…». Какая-то «еси». Буква пропущена. Неси? Меси?
– Соси? – предложил капитан, держащий мегафон.
– Пять суток ареста с содержанием на гауптвахте. Нюхай землю. Как ты нюхаешь? Тебе не дерьмо на лопате поднесли. Вот так, вот так – родную землю! – полковник спрыгнул с ящика, взял у меня конверт и сунулся в него всем носом. Вдохнул глубоко, блаженно прижмурясь, крякнул и неожиданно выпалил: – Свиридов, откуда брали?!
