Боец вернулся: мусор колом стоит с двенадцатого этажа. Выше – пробками. Ну что ж… Добрый город.
– Ты кто? – зацепил я красильщика.
– Техник-смотритель.
По его лицу я понял: сегодня первый день в его трудовой биографии, когда он к обеду не выпил двести грамм.
– Веди в подвал.
– Там темно, лампочки пережгли, а новых нынче…
Я стащил со счастливо улыбнувшегося бойца сапоги и, не вдыхая, не глядя вниз, чтоб не утыкаться в мокрые кошачьи ребра, перелез смрадную гору, оползающую в черные подвальные недра. За мной чавкали остальные.
Пропустил вперед бойца, чтоб светил. На восьмой ступеньке я уперся в него – что? Нагнулся, в желтом ломте фонарного света – пола нет, гладко отсвечивает жидкая чернь и носится ослепшая на свету насекомая шелуха; я минуту молчал. Силясь вспомнить хоть одно цензурное слово. И вспомнил:
– А это что за параша?
– Вода. Пожарную систему испытали и набузовали в подвал. Третий год не сохнет.
Единственное, что теперь, – напиться квасу и спать. Бараны топтались и дышали мне в шею.
– Фонари! Светите все над водой – острова есть? Два: посередине и в углу. Несите, чего вылупились?
Меня несли по санитарному уставу вдвоем, сцепив руки в стульчик. Ларионова и кряхтящего прапорщика – на закорках. Вместо первого острова – узел труб брошенной пожарной системы. На второй я спрыгнул – земля. Шлак, стекловата. «Лошадь» прапорщика ахнула в яму, метнув переставшего кряхтеть командира мордой в поток. Плескались во мраке, как два бегемота, шарили фуражку, прапорщик обещал: «До дембеля будешь нырять!»
Работал я. Остальные светили и выжимали портянки.
Мало надежды, чтоб они вплавь ходили жрать на мусорку. Ни одной норы. Вот так день, хуже и хуже. Ни крысиных столиков [8] , ни отхожих мест. На вводах коммуникаций штукатурка без повреждений, пыль на трубах без следов. Особо и не потыкаешься при таком свете.
– Хозяин, лампочки, говоришь, сожгли, а патроны – пустые! Сам небось на лодке подгреб и вывернул. Шалава.
Ларионов дотронулся:
– Не сердитесь. Что у нас так…
– Как везде. Небось пятилетку клянчили швейцарскую противопожарку. Испробовали и бросили гнить, пока вода сойдет. А вода третий год не сходит – бетонный пол. Вы архитектор? Берите лопату и бережно вскройте мне вот, – я сбил дырявое ведро, накрывавшее единственную найденную дыру. Края оползшие – значит, нежилая. Но хоть душу отвести.
Бойцы копали. Ларионов боязливо заглядывал, как профессор ботаники в задницу старому слону. Я ждал на гнутой железке, замерз и пошлепал вдоль стены, где мелко, ощупывая светом горки щебня и песка, бетонные блоки. С блоков я посмотрел за перегородки: везде вода. Без всякого охотничьего ража. Я чуял – не найдем.
