Умелый маг, меняя будущее человека, направляет его по избранному им пути в миг,
когда жизнь проходит это перепутье. Вот только…
— Что только, внученька, что?
Старуха ласково коснулась своим высохшим пальцем атласной щечки Ляны.
— Знаешь, бабушка, иногда мне кажется… Нет, я это точно знаю, что даже для такого простого гадания, как предсказание по линиям рук, нужно почувствовать человека, ощутить… Нет, я не могу это объяснить. Только…
— Ну вот, опять твое только, — укоризненно покачала головой старая цыганка. — Говори уж, коль начала.
— Что ж говорить, — погрустнев, тихо сказала девушка, — у этого человека, летчика, вообще нет никакой судьбы.
Старуха испуганно отпрянула от нее.
— Бог с тобой, дитя, что ты говоришь-то. Не бывает такого.
Качая головой, Ляна уточнила:
— Почти нет. Жизнь его не дотягивается даже до ближайшего перекрестка, и изменить ее ничто и никто уже не сможет.
Но вдруг Ляна с надеждой глянула на старую свою бабку и возбужденно зашептала:
— А может быть, я ошибаюсь? Мало ли что могло мне почудиться… Это ведь только мои ощущения. Ничто другое не указывает на его скорую…
Так и не сумев произнести слово «смерть», девушка отвернулась, прикрыв кулачками огромные свои глаза.
— Может быть, и ошиблась, — с глубоким сомнением в голосе поддержала ее старуха, — хорошо, кабы так… А только надо было тебе все же погадать парню… Вдруг что-нибудь и изменилось бы в его судьбе.
— Ты думаешь? Правда? — встрепенулась Ляна.
— Может, мне побежать за ним? Может, он еще не ушел?
— Нет, не стоит, детка, уже не догонишь. Да если и суждено было бы тебе спасти его, то не прекратила бы ты своего гадания. Ведь не зря же звезда этого парня привела его в наш табор. Каждым шагом своим творим мы будущее.
Она еще раз нежно провела по липу внучки пальцами и, выйдя из шатра, долгим задумчивым взглядом смотрела туда, где уже исчезла вдали статная фигура Андрея.
* * *
После ухода Арсеньева табор стал похож на растревоженный улей: к шатру старой цыганки собрались молодые женщины и дети, подошли даже некоторые мужчины. Все наперебой расспрашивали, зачем приходил молодой офицер. С тем же строгим и непроницаемым лицом сидела старуха посреди этого шумного любопытствующего собрания.
Выждав время, необходимое для того, чтобы попытка утихомирить людей оказалась удачной, она подняла свою коричневую высохшую, словно пергаментную руку. В наступившей за жестом этим тишине, свидетельствующей о глубоком уважении к ней сородичей, старая женщина повелительно произнесла:
