Потом я уже не мог бы сказать точно, алкоголь ли взял надо мной верх или я над ним. Настроение в зале близко к экстазу. Мои сверстники, ученики школы, что-то восторженно кричат мне. Я вижу среди них красивую девушку с длинными темными волосами. Что-то в ней напоминает мне Аню, что-то решительное и в то же время обреченное на гибель. Она аплодирует, не спуская с меня глаз. В глазах светится благодарность. Видно, я что-то все-таки сумел донести до нее. Я оглядываю зал и вижу, что почти все лица словно открылись, что нас всех что-то объединяет и что это единство между нами сотворил Рахманинов. Только три парня на последней скамейке заняты своей болтовней, как бывает в этом возрасте.
— Еще! — кричат другие. — Сыграй еще!
Сигрюн и Эйрик тоже хлопают и ободряюще мне улыбаются. Кажется, я их удивил? Не думали, что мне удастся сыграть достаточно хорошо? Думали, что водка и все выпитое в последние сутки вино заставят меня сложиться, как карточный домик, у них на глазах? Вот теперь я действительно чувствую себя пьяным. Пол качается под ногами.
— Еще! Еще! — кричат ученики.
— Ладно, будет вам еще, — говорю я. — Что бы вы хотели услышать?
— Может, что-нибудь Шопена? — с восторгом кричит ректор Сёренсен.
— Или Грига? — педагогично предлагает Эйрик. — Наши ученики любят Грига.
— Я сыграю и то и другое, — обещаю я и к своему ужасу слышу, что у меня заложило нос. Ну и черт с ним! Музыке это не помешает.
— Сначала Шопен, — объявляю я.
Баллада соль минор. Ее знают все. Она всегда имеет успех. Правда, я давно ее не играл. Тем не менее я начинаю. Начало нетрудное. Трудности начинаются потом. В игривой средней части музыка почти замирает. Интересно, слышит ли кто-нибудь, кроме меня, мелкие ошибки в части ля-бемоль мажор? Но когда я приближаюсь к главной части в ля мажоре, я беру себя в руки, ко мне возвращается сила, я смотрю на клавиши и к своему удивлению вижу, что октавы я беру верно. Я замечаю, что ученикам кажется забавным, что техническая бравурность неожиданно сменяет сердечные, почти наивные мелодии. В моих ушах все мелодии Шопена звучат как колыбельные. Они напоминают мне мамин голос. И, если на то пошло, даже грохочущий конец в соль миноре напоминает маму в гневе, в опьянении, вызванном красным вином, когда она начинала «путешествовать» по приемнику, как она говорила, чтобы найти на средних волнах Брамса или Чайковского. Но больше всего конец баллады напоминает мне огненный восточноевропейский танец, а я уже понял, что в этой школе, какой бы холодной ни была война, хорошо относятся ко всему ненорвежскому, особенно к тому, что приходит с востока, из-за границы. На стенах в коридорах я видел фотографии, сделанные во время поездок учеников в Москву и Ленинград. Ректор Сёренсен встает и почти с русским неистовством и силой кричит «браво!», а я в это время с удивлением понимаю, что мне удалось почти целым и невредимым пройти и через балладу соль минор. Неужели это действие алкоголя? Я ни разу не решился исполнить эту балладу даже для Сельмы Люнге, ведь я ее почти не играл. А тут смог, интуитивно. Теперь интуиция помогает мне и с Григом. В моем несамокритичном состоянии мне представляется это триумфом, я опять замечаю, что игра доставляет мне удовольствие. Похоже, что алкоголь позволил мне отстраниться от самого себя на нужное расстояние, чего со мной никогда не случалось раньше, позволил услышать маленькие произведения Грига — «Гангар», «Ноктюрн» и «Свадебный день в Трольхаугене» — так, как их слышали в то же мгновение ученики, сидящие в зале. Алкоголь породил восторг и позволил ему занять во мне то место, которое раньше занимал страх. Страх допустить ошибку, забыть ноты. Я играю «Свадебный день в Трольхаугене» с такой же точностью и подъемом, с каким его играла Аня, когда заняла первое место на Конкурсе молодых пианистов. Я разве что не вздыхаю умиленно над собственной сердечностью в лирических частях.
