Я всеми силами стараюсь не запаниковать. Пытаюсь сконцентрироваться на Майке. И на кофе. И на том, холодный у меня после прогулки нос или уже согрелся…
— Черт, а здесь холодно, — сказал как-то Джонз в ту первую зиму, когда мы жили в аэродинамической трубе под названием «окраина Чикаго». — Я, наверное, нос себе отморозил.
— Шарф надо надевать… — Я тянула его к остановке. — Слушай, давай я сделаю тебе рождественский подарок заранее! — И я вытащила из сумки только что купленный для него шарф и обернула вокруг его шеи и подбородка.
И над кремовым шарфом из искусственного кашемира вокруг его глаз собрались складочки.
Я отталкиваю от себя образ Джоны и плотнее прижимаю свой рот к губам Майка. Майк, похоже, не возражает. Он гладит мне спину ладонью, которая, кажется, ничего общего не имеет с рукой, лежащей на диванной спинке. Я чувствую, как эта ладонь потихоньку пробирается мне под свитер и, наконец, касается голой кожи.
Голая кожа. Прикосновения к ней поднимут нас с дивана и заведут в спальню, где до сих пор слегка пахнет немытыми юношескими телами и сигаретным дымом. Голая кожа…
Если уж вы решились приступить к операции, то без прикосновений к голой коже не обойтись.
Майк чуть отодвигается от меня.
— Вообще-то на первом свидании я обычно этого не делаю, — говорит он, и голос звучит довольно жалобно.
— И я тоже, — говорю я, но в моем голосе звучит отчаяние. — Может, нам пойти в спальню?
Он моргает, и вид у него обеспокоенный. Все, что ему обо мне известно, — это то, что я знаю кое-что о блюзах и что мне надоела «Сторожевая башня». Ах да, и то, что мне нравится, как он варит кофе, но и в этом он не совсем уверен, потому что выяснилось это только полчаса назад. А может, я втыкаю в мужиков булавки или превращаю их в рабов и держу в чулане, скованных цепями?
И я целую его, чтобы он мне поверил. Ну по крайней мере, чтобы ему стало все равно.
— Конечно, — отвечает он.
Если на диване нам было неловко, то в спальне стало просто невыносимо. Стягивая свою зимнюю амуницию, мы стараемся не смотреть друг на друга. Три рубахи, джинсы, носки — кто бы мог подумать, что на это нужно столько времени. Уф! Наконец мы залезаем в кровать в одном белье. У постели прокуренный запах. Мне хочется думать, что Майк этого не замечает.
Он снимает с меня лифчик и начинает водить языком вокруг соска. Я ежусь, потому что мне щекотно…
— Хватит! — сказала я Джонзу. Я сидела на нижней ветке вяза в их дворе. Я забралась на нее, чтобы доказать, что, хотя меня и может вырвать при виде качающихся и вращающихся под ветром верхушек деревьев, высоты я все-таки не боюсь… не то что некоторые. В ответ Джонз сорвал травинку и стал водить ею по моей босой ноге, потому что выше дотянуться не мог. — Хватит. Щекотно же!
