«Прежде всего — думает он — как приеду домой попрошу у тетки Пелагеи позволенья печь баранки в ее большой печке. Люди там сильно соскучились по баранкам. В начале соседи будут покупать, а там слух пойдет: дореволюционный пекарь, довоенные баранки печет, пойдут заказы по чайным, по ресторанам. Из других сел и городов начнут брать товар у меня. Я мужиков найму за мукой ездить. У кого хорошая лошадь два раза съездит, у кого плохая — один раз. Денег соберу кучу, в Москву перееду. Конечно будут упрашивать меня: Семен Григорьич останьтесь с нами, родной, мы вас так уважаем! Но, конечно, я как подпрапорщик не захочу остаться в глуши. Угощение всем богатое сделаю. Отсюда, например, шампанское выпишу, они там и не знают, что такое шампанское. Я, конечно, посмеюсь и уеду в Москву. Жаль только, что силы не те и старость придет скоро, помирать придется…
Дойдя до этой мысли Жильцов вспомнил свои ночные думы из-за которых всю ночь не спал. Глядя на ребенка, который, сидя на корточках, пробовал поймать голубя, Жильцов сказал себе: — „Не будь этих детей было бы бессмертие: Господь сотворил человека вечным, а люди согрешили, в наказание Бог и изгнал их из рая и наказал смертью. Но без человека, без лучшего своего творения, Творец не захотел оставаться. Ему человек самое необходимое существо. Вот Он вместо бессмертия, Адама и Евы и дал им потомство. Значит теперь так: допустим люди все до одного скажут: не хотим рожать детей обреченных на смерть и откажутся иметь потомство. Что Он тогда должен сделать!? Другого выхода Ему не будет, как тем кто живет дать жизнь вечную. Только, конечно, не всем будет хорошо! Старикам, например, плохо будет: у них все болит, все им надоело, а тут живи да живи! Война если возникнет, смешно: снаряд, например, если в кого попал, а он хоть бы что, живехонек остается! Тогда и войны не будет: все равно убить никого нельзя. Только как все это сделать? Люди не согласятся! Есть ведь, которые и не верят совсем в Бога. Нужно значит партию такую образовать и власть захватить“. Все эти мысли уже приходили Жильцову в голову ночью. Но тут днем он увидел, что чем больше он думает, тем больше запутывается и тем делается все непонятнее. — „Нет, одному мне не додумать всего — подумал Жильцов — нужно бы батюшку спросить, да где его найти?“»
Подыскивая собеседника, Жильцов вспомнил про русских шоферов. Шоферы смотрели на Жильцова, как на безработного, свысока, к тому же он нечаянно скомпрометировал себя своими биографическими неточностями. Сделал он это из желания показаться более интересным, образованным, но это не вышло: его разоблачили. С тех пор и повелось в их отношениях так, что шоферы всегда принимались его разоблачать, а он продолжал подавать им повод за поводом для новых и новых разоблачений. Но теперь Жильцову показалось, что удельный вес его благодаря новым мыслям сильно вырос и потому он встал и решительно направился к угловому кафе. Перейдя улицу, Жильцов увидел играющих в кости у стойки знакомых шоферов. Войдя в кафе он заказал себе маленький стаканчик пива. Смотрит и следит за их игрой так, будто эта игра задевает его личные интересы. Бросил высокий в засаленной кепке, кубики покатились по стойке: вышло одиннадцать. Второй шофер, постарше, потолще собрал кубики в кожаный стакан, наддал плечом, помог ногой и с силой выбросил их на стойку. — Ах черт возьми! — вскрикнул он и вдруг увидел Жильцова. — А, опять ты здесь, всегда мне несчастие приносишь!
