Было бы здорово, если бы никто обо мне ничего не знал, и тогда я казался бы хорошим человеком, может и сейчас кажусь, когда повсюду рассматривают, как инсталляцию, но не себе и не тебе, наверно.
О чём вся эта литература кроме как о неуверенности?
Вроде бы так спокойнее, что все врут, и хочется, чтобы врали, вот ведь в чём дело.
Я молчу, как молчит шоколадное молоко, оно просто есть, и вписывается в пакет, я вписываюсь в интерьер, в круг, витрувианским человеком ходил бы колесом, будь чуть поспортивнее
только зачем?
На голове моей поле, в нём путаются редкие маленькие цветы, жужжат пчёлы, это любопытно, они делают за щеками соты, и сто сортов мёда подслащивают пилюли.
Я думал, молчание обращается сразу ко всему, а слова кому-то конкретному, но как раз наоборот, я говорю всем, и молчу кому-то, и каждый кому-то молчит, самому важному о самом важном, как будто боясь потратить и себя, и его.
Но тратится только время, да и то – без нас, мы-то останемся там, где и были.
Во мне всё что-то звучит и уходит в смех, и в сон, как слова уходят в воду, и я ищу поддержку, как сломанная вешалка, роняющая пальто.
Я могу всё изменить и перевернуть – брошкой, фотографией, аккуратно разложенными маленькими предметами, обнять самого себя и ещё тысячу людей, в чьи лица вглядываюсь, чьих лиц избегаю.
Мир, перевёрнутый много раз, как блин, считается плоским.
И почему-то на слонах (может быть, оттого, что они себя хорошо помнят).
И почему-то на черепахе (может быть, оттого, что она уходит).
Патти, я подавлен.
Видел сегодня на мокром тротуаре катушку оранжевых ниток.
Кажется лучшее в людях – это тонкая ниточка их привязанностей.
Я разулыбался, думаю о матросах и белых платьях.
Твой Роберт
Небо было серо-голубое, бледное, слегка не выспавшееся, как будто кто-то заштриховал карандашом и размазал пальцем; стояло раннее утро, и солнце ещё не успело нагреть асфальт, на котором мы лежали.
– Птиц не хватает.
– Или корабля.
– Будет больно?
– Немного заложит уши.
Он улыбался.
Взлётно-посадочная полоса казалось длинной, как Столетняя война, и такой ровной, что дух захватывало, кажется, это было самое ровное место на всей земле. Оставалось совсем чуть-чуть подождать.
Как если бы всё закончилось
Захлопнул ставни, подёргал замки и убедился, что они держатся прочно. Проверил половицы – достаточно ли скрипят. Пробежался ещё раз по комнатам и заглянул в шкафы.
Кажется, взял всё нужное, кажется, всё в порядке, всё по-настоящему устроено, убрано и поправлено, можно идти. Нужно идти.
