Мать, наверно, поняла бы. Будь она жива, все могло обернуться по-иному, но матери не стало, прежде чем дочь успела посвятить ее в свои с Питером планы.
Задолго до смерти матери Синтия осознала: отец ей чужой навсегда. И судьба у нее такая же, как у Питера, тот — сирота, и она словно прозябала в сиротстве, тем более что отец страстно мечтал о сыне и не простил дочери крушения своей мечты. А мать так долго и тяжело болела — чем могла она помочь? Лишь ласковыми словами, доносившимися из огромной постели.
Оставался только Питер, никого больше у нее не было. Он заменил всех — отца, мать, братьев и сестер. А потом стал ее возлюбленным. О, Питер, Питер!.. Неужели прошлое так и не отпустит, настойчиво преследуя даже теперь, по прошествии восьми лет?
— Легко понять мисс Морроу, если она не пожелает расстаться с «Березами»…
Эти слова вызвали у Синтии негодование. Где ему понять ее чувства? Самодовольный рыжеволосый красавец, для которого жизнь, похоже, — веселая шутка. Лишь только радостно-говорливый мистер Даллас и его клиент появились на террасе, Шелфорд уже держался так, будто это новый хозяин. Когда он увидел Синтию, глаза у него насмешливо блеснули, и Синтия испытала странное тяжелое чувство, похожее на подступающий неконтролируемый гнев.
Да, она сразу же возненавидела Роберта Шелфорда, в особенности, когда он стал восхищаться усадьбой и сказал, что мечтает ее купить. Не помогло и его обещание восстановить здесь все в былой красе.
Откуда ему знать, как все было? Пусть даже на клумбах выполют сорняки, подстригут газоны, и они снова станут зеленым бархатом, пусть приведут в порядок аллеи, искореженные гусеницами танков и колесами тяжелых грузовиков — Шелфорду не понять души этого места.
Верно, дом в запустении, камины разрушены, стены облупились, ступени лестниц продавлены, окна выбиты, но даже так «Березы» все равно сохранили свое очарование, и было невыносимо, что чужой человек, покупающий просто жилье, дом, рассуждает о прежней красоте усадьбы.
Поэтому Синтия и высказала помимо воли то, что рвалось из сердца, когда пришло время ставить подпись на бумагах и в смущении от собственного поступка быстро встала и отошла к окну.
В гостиной воцарилась тишина — видимо, Шелфорд сделал адвокату знак воздержаться на время от дальнейшего разговора.
Мистер Даллас, известный говорун, не преминул бы, конечно, продолжить свои попытки урезонить ее, убедить согласиться для собственного же блага, а Роберт Шелфорд жестом или взглядом остановил его. На каком, собственно, основании? Даллас хочет привести свои доводы — пусть. Она резко обернулась.
