— Вы пришли сюда, чтобы рассказать мне о подвигах греческого императора, господин капитан? — спросил Орселли с нетерпением. — Или по другому делу?
— Какой ты любопытный, товарищ! — проговорил капитан весело. — Но я не буду мучить тебя и объясню тебе причину, заставившую меня забраться в эту трущобу: нам надо, видишь ли, набрать силачей, подобных тебе, чтобы управлять нашими галерами, если не хватит сарацинских невольников, и поколотить Комнина, наводящего ужас на весь мир… Согласен ли ты посвятить свою жизнь интересам республики? Впрочем, согласен или нет — все равно ты обязан покориться приказанию сената… Ну, поцелуй же мать и отправляйся с нами!
— Отправиться с вами? — повторил изумленный гондольер.
— Ну да! Хочешь или нет, а собирайся, парень! Я объявил тебе волю сената. Повинуйся же ей беспрекословно.
Услышав это, Нунциата испустила отчаянный вопль.
— Орселли, дорогой мой Орселли, не покидай меня! — воскликнула она в отчаянии.
Лицо гондольера стало мрачнее ночи.
— А кто будет кормить больную мать и детей, господин капитан? — спросил он отрывисто.
— Ба! — возразил офицер, вынужденный прислониться к стене, так как он, должно быть, прикладывался в этот день уж чересчур усердно к бутылке. — Для бедных есть богадельня.
— А для пьяниц — приют! — перебил Орселли резко.
— Понятное дело, дружище, — согласился капитан, не принимая этот намек на свой счет. — Но довольно болтать: твои родные найдут себе пропитание у ворот монастыря… Порви же все связывающие тебя узы. Греческий патриарх Феодосий, преемник скупого Зосима, говорил мне не раз, что трусы часто отговариваются семейными привязанностями, чтобы только отказаться от службы.
Орселли скрестил руки на груди и устремил на капитана угрожающий взгляд.
— Не хотите ли вы обвинить и меня в трусости, синьор Орио Молипиери? — спросил гондольер глухим голосом.
Услышав это имя, Джиованна вздрогнула и, выступив на шаг вперед, посмотрела с любопытством на закадычного друга Валериано Сиани. Капитан улыбался.
— А тебе зачем знать это? — сказал он. — Замечание патриарха Феодосия относится ко всем, кто не решается идти на войну.
Глаза Орселли налились кровью.
— Да будет вам известно, господин капитан, что я не боюсь ни норманнов, ни гуннов, ни турок, ни греков… Ни даже вас! — загремел он. — Когда мое семейство будет обеспечено и сенат позовет добровольцев защищать отечество, я тотчас же брошу гондолы и невод, чтобы поступить на галеры республики. Но сейчас, поймите, я не могу оставить в этом ужасном положении свою мать и семейство. Я знаю, что Мануил Комнин оскорбил нашего посланника Эндрико Дондоло, а потом взял в плен вас и Валериано Сиани. Но что же мне делать? Не отвечать же мне за ваши промахи?!
