— Подойди же поближе к дедушке, — внушительно прибавил папаша.
— Как следует доброму внучку! — закруглила мамаша.
— Видно, напроказил? — продолжал дедушка. — Погляди-ка на меня! Прямо, прямо на меня!
Большие темные глаза, далеко уступающие в искрометности веселым глазам прочих братцев и сестриц, как будто утомленные долгим созерцаньем чего-то неясного и далекого, устремились в маленькие, с желтой пестринкой, зрачки дедушки.
— Ну, ну, — говорил с добродушным лукавством дедушка, — ну… уж моргни, моргни, я позволяю…
— Моргни, дедушка позволяет, — говорила, посмеиваясь, бабушка.
Но темные глаза не моргали, и выраженье их было несколько странное. Они, казалось, с недоуменьем вглядывались в улыбающуюся, испещренную алыми жилками физиономию дедушки, словно впервые только ее, как следует, видели.
— Что это он так сегодня надулся? — обратился дедушка к родителям.
— Для Нового-то года! — прибавила бабушка.
— Не понимаю… — начал папаша.
Но тут снова раздался звонок.
— Верно, Рублевы! — сказал папаша.
Раздался второй звонок.
— Верно, Кредитовы! — сказала мамаша.
Произошло маленькое движение. Дедушка и бабушка выпрямились, родители двинулись к выходным дверям, старшая сестрица таки ухитрилась, что и на ее личико хватило местечка в зеркале, в котором отразились быстро повернувшиеся к нему разнообразно убранные головки тетенек, дяденьки обдернули на себе лацканы, поправили галстуки, а у кого были усы, те разгладили и усы.
Средние братец и сестрица воспользовались этим движеньем, чтобы сначала высунуть друг другу языки, а затем поддать друг другу в бока, за какое неприличие старший братец счел необходимым наградить их равносильными пинками, что, надо отдать ему справедливость, он исполнил мастерски.
Меньшой братец был оставлен, отошел к окну, стал глядеть на улицу и опять задумался.
Долго он тут простоял и продумал, никем не замечаемый за спущенными оконными занавесками.
Собравшееся около стола под новою яркою скатертью общество весело и шумно разговаривало. То и дело дребезжал смех дудушки, за которым непосредственно дребезжащим эхом доносился смех бабушки, неумолкаемо звенели голоса тетенек и их приятельниц Рублевых, раздавались более резкие и более полные ноты из замечаний дяденек и их приятелей Кредитовых, веские, хотя смягченные ноты из беседы родительниц и все покрывающие басовые ноты из беседы родителей.
Из ближнего угла доносился раздраженный шепот.
— Дура! — шептал средний братец.
— Дурак! — шептала средняя сестрица.
