Потом за нас взялась созданная в декабре 1917 года ВЧК. Бывший уголовно-политический заключённый Феликс Дзержинский подбирал сотрудников под себя. Подобранные сотрудники подбирали себе помощников. И так далее по принципу цепной реакции на основе принципа добровольности и преданности делу революции.
Дзержинский ещё не понимал, что из польского боевика-националиста он должен был превратиться в одного из лидеров, от кого зависит судьба русского народа. Осознание придёт позже, когда он поймёт, что карающий меч выбит из его рук и сам он тоже может погибнуть от этого же меча. Возможно, что мне просто повезло, что я попал в руки Дзержинского. Будь на его месте другой человек, не исключено, что ко мне применили бы высшую степень пролетарской защиты.
— Кто вы такой? — спросил меня Дзержинский.
— Человек, — ответил я.
— Шутить изволите, сударь, — обиделся председатель ВЧК.
— Какие шутки, господин Дзержинский, — сказал я, — два месяца сижу, никто и ничего не говорит, а тут оказывается, что никто и не знает, кто я и за что посажен.
— Ошибаетесь, господин Казанов, — сказал Дзержинский, — мы знаем, кто вы, просто хотим проверить вашу искренность.
— И как, проверили? — совершенно искренне поинтересовался я.
Похоже, что я уже разозлил Дзержинского. Он закурил и стал широкими шагами расхаживать по кабинету, делая глубокие затяжки.
— Курить будете? — внезапно спросил он.
— Не откажусь, — сказал я и взял предложенную папиросу.
— Самое интересное, — сказал первый чекист, — мы действительно не знаем, кто вы такой. Знаем, что вы мелкий чиновник министерства иностранных дел, но что вы делали в Зимнем дворце? И что за бумаги вы сжигали?
— Вы бы доверили кому-то ваши семейные тайны? — спросил я.
— Конечно, нет, — искренне ответил Дзержинский.
— Вот и я решил, что мне семейные тайны доверить некому, — сказал я.
— Хорошо, а почему денежное содержание вам выплачивалось управлением военной контрразведки? Какое отношение вы имеете к военному ведомству? — допытывался Дзержинский.
— Да никакого отношения я не имею к этой контрразведке, — совершенно искренне говорил я.
— Чем занимался ваш непосредственный начальник полковник Борисов? Где он сейчас? — следовал новый вопрос.
— Не знаю, — отвечал я. Я и действительно не знал, где он. Где-то за границей. Это все равно, что сказать — на деревне у дедушки.
Вопросы следовали один за другим. Чем занимались, что означают не сожжённые мною письма, почему я числюсь по ведомству иностранных дел, кто руководил нами, почему мы располагались в Зимнем дворце? На все вопросы следовал ответ — не знаю. Я в эти вопросы не вникал. В нашей работе вообще не положено влезать в то, что поручено не тебе. Излишнее любопытство не только не приветствовалось, но и пресекалось.
