, в которых он аристократически замыкается? Несказанное теряет свое достоинство, когда его высказывают или даже вверяют; так, золото обесценивается примесью меди ради курсового обращения. Какая речь не пахнет работой, требующейся при транспортировке чувства? Кто при утреннем свете пытается фиксировать свои сны, видит, как они ускользают от сетей мысли подобно легкой серебристой стае, блуждающей на поверхности залива, где на нее может позариться неаполитанский рыбак.
В коллекциях Лейпцигского минералогического института я видел горный хрусталь высотою в фут, выломанный при бурении туннеля из внутреннего массива Сен-Готарда, — уединеннейшую, уникальную грезу материи.
У меня есть подозрение на грани очевидности: не таится ли среди нас сообщество избранных, удалившихся из библиотек и от пыли арен, чтобы работать во внутреннейших помещениях, в сумеречнейшем Тибете? Я уверен, что в ночных комнатах одиноко сидят люди, неподвижные как утесы, в чьих недрах мерцают потоки, вращая снаружи мельничные колеса и наделяя энергией целое войско машин, — здесь же им чужда всякая корысть, здесь лишь сердца, эти жаркие, трепещущие колыбели, где их никогда не потревожит излучение извне.
Работать? Видна ли кровь, текущая под кожей по самым главным артериям? Тяжелейшие сны произрастают в безымянном плодородии зон, откуда труд выглядит как нечто случайное, обладающее меньшей степенью необходимости: Микеланджело{33}, под конец ограничивающийся контурами в мраморе вместо лиц, оставляющий дикие глыбы дремать в копях подобно куколкам бабочек, чью спеленутую жизнь он вверяет вечности; проза «Воли к власти»{34}, поле битвы, где воинствующая мысль не успела собрать своих трофеев и останков, пережиток уединенной, ужасающей ответственности, мастерские, полные ключей, отброшенных за неимением времени. Даже в зените творчества кавалер Бернини{35} не скрывает отвращения к завершенному труду, Гюисманс в позднем предисловии к «À rebours» упоминает о неспособности перечитывать собственные книги, парадоксальным образом уподобляясь человеку, который, располагая оригиналом, предпочитает ему худший комментарий. Великие романы бывают не дописаны, и дописать их невозможно, до такой степени тяготеет над ними изначальная значительность.
Работать? А где монастыри, в которых душа святого в своих полночных великолепных торжествах завоевывает драгоценную благодать? Высоты столпников как памятники горней сопричастности? Помнят ли где-нибудь, что мысли и чувства не исчезают бесследно и что ведется нечто вроде тайной двойной бухгалтерии, обнаруживающей в отдалении всякий расход как приход? Единственное утешительное воспоминание связано с мгновениями войны, когда внезапная вспышка взрыва выхватывает из темноты одинокий образ часового, который должен был там стоять уже давно. Вы — братья, в этих бесчисленных, ужасных ночных стражах собравшие в темноте сокровище для Германии, которого хватит навеки.
