Здесь важнее другое (что, кажется, еще как‑то недостаточно осмыслено), что компромисс с язычеством проникал в самые высокие сферы христианского умозрения и созерцания. И в будущем предстоит тщательная и очень осторожная работа — все эти накипевшие вещи необходимо понять.
Приведу вам два примера. Первый — это средневековое миросозерцание, та стройная статичная иерархическая конструкция мира, которая отображена у Данте: наверху Бог, эмпиреи, потом в кругах Рай, Чистилище, Ад — все это существует статично. Такое представление навеяно античным язычеством, в Библии его нет, в Библии мир динамичен. Он все время развивается, разворачивается вперед, он никогда не остановится, пока не придет Царство Божие, а уж как там будет, мы просто не знаем…
И подобное статичное представление о Вселенной рождает и определенный тип благочестия: есть строй мира, есть строй культа, они связаны между собой, и человек должен в это включиться. Все неизменно: неизменен культ, неизменна Вселенная, как неизменен Бог. И поэтому у человека нет по–настоящему каких‑то задач, как и у мира нет перспективы и целей. Так было во всех античных философских системах и в самом мирочувствии античного человека, который знал, что мир таков и никогда не будет иным; он может погибнуть, потом снова возродиться, но он будет таким же — или полностью тождественным, или аналогичным, и в нем все будет опять то же самое.
Средневековое мировоззрение, хотя оно заимствовало многое из язычества, оно все-таки не могло отказаться от идеи грядущего; и эта идея воспринималась им как просто механическое старое — Страшный суд как бы мечом отрубает всю эту историю, начинается нечто иное. Движения к Царству Божию в истории нет.
Конечно, было бы несправедливо сказать, что такое понимание полностью захватило все средневековое мировоззрение. Оно все‑таки оставалось глубоко библейским. Если мы возьмем блаженного Августина и его идеи о становлении двух градов — Града Божия и Града человеческого, и их борьбы между собой, или идеи Иоахима Флорского о том, что три Царства — три Завета: Царство Отца, Сына и грядущее Царство Духа, — все это были разные попытки осмыслить динамику истории.
Но тем не менее, в средневековом миросозерцании было слишком много статики. И это влияло на жизнь, потому что требования, которые предъявляло христианство к человеку, становились несколько формальными. Человек должен был соблюдать определенные заповеди, соблюдать какие‑то внешние формы; он знал, что когда закончится его жизнь, он попадает либо в Рай, либо в Ад, — но при этом все равно остается внутри этой системы.
