Дозволялись всевозможные потехи, балагурство, розыгрыши, поддразнивания; многочисленная армия рабов широко пользовалась предоставленной свободой. Вышучивались благородные и неблаговидные обычаи хозяев, передразнивали их жесты, походку, резали неприятную для хозяев правду-матку прямо в глаза. Хозяевам на этой неделе приходилось проглатывать все — всякое притеснение запрещалось законом.
Была у них еще одна привилегия: перед началом пира по жребию избирали короля. В его задачу входило пародировать приказы правителей и тем веселить всю честную компанию. Если верить Лукиану, тиранские приказы такого «правителя на час» были таковы: одному намазать себе образину жиром, другому сунуть голову в ведро с водой, третьему отчаянно нахамить каждому, четвертому взять на закорки флейтистку и обежать трижды вокруг дома. Когда уж и сам король порядочно нагружался, то повелевал кому-нибудь раздеться наголо и так петь, плясать да веселиться под аккомпанемент флейтисток.
Рабы высших сановников, судей, адвокатов в домашнем саду-атриуме разыгрывали комедию судоговорения. Наряжались консулом и претором, ораторствовали, обвиняли, произносили речи в защиту и выносили дурашливые приговоры.
Город целую неделю жил как в горячке. Школы и учреждения закрывались на неделю, все и каждый в обязательном порядке ел-пнл, танцевал и веселился. Граждане делали друг другу подарки, причем по законам Сатурналий это не были ценные вещи. Письменные принадлежности, восковые свечи, оливки в корзиночке либо фиги, сливы, коробочка зубочисток, Маленькая губка, на крайний случай томик стихов, в которых автор хотел почтить одаряемого. Богатые умудрялись поднести дешевый подарок на свой шикарный манер. Например, полфунта гороху или дюжину устриц в подарок доставлял парадный эскорт из восьми человек.
Но случались и богачи пуританской морали, эти серьезно воспринимали праздник и старались деньгами помочь друзьям, оказавшимся в стесненных обстоятельствах, оплачивали чьи-то долги. Находились даже такие домовладельцы, которые отпускали (снижали) жильцам квартирную плату.
Через семь дней все становилось на свои места. Снова можно было заставлять рабов трудиться до седьмого пота, избивать, а то и, — чем Ювенал[53] попрекает римлян, — распинать на кресте.
Язычество сменилось христианством, но память о Сатурналиях невозможно было вытравить из души народной. Там продолжала накапливаться жажда радостного беспамятства на празднике освобождения, и наконец, как говорилось в парижском памфлете, оставалось просто выдернуть пробку. Так родились
