Чтобы подойти ближе к разгадке, я процитирую заявление самого кавалера д’Эона по поводу принятия им обязательства:
«Я соглашаюсь на то, чтобы положить конец всем догадкам, открыть мой истинный пол и обязуюсь снова надеть и носить до самой мой смерти женское платье, которое я с ведома Его Величества носила во многих случаях».
Конец этой фразы Бомарше из договора убрал, хотя он проясняет многое.
Версальский двор никоим образом не хотел признать ту постыдную уловку короля Франции, что он подсылал к иностранным дворам переодетого в женское платье дипломата, определенно для шпионажа. Особенно сильный скандал разразился бы при царском дворе, если бы выяснилось, что в непосредственную близость к царице протащили мужчину в юбке.
Таким образом, чтобы предотвратить мировой скандал, обман попросту отрицали тем, что мадемуазель д’Эон и в самом деле была девицей. Смена ею одежды произошла позднее, когда, уступая своим мужским наклонностям, она переоделась в мужское платье, коему она заслужила славу, геройски сражаясь на войне и отличившись на дипломатическом поприще.
Полагаю, такое объяснение можно принять. Но секрет кавалера или кавалерши д’Эон был точно хвостик ящерицы: он снова растет, если его оторвать.
Во Франции разразилась революция.
Теперь-то уж у шевалье не было никаких причин покрывать грехи свергнутой династии и продолжать носить жгущее тело платье Несса[49]?
И все же он не снял его. Ни во время революции, ни потом, в эпоху Наполеона.
Что могло быть тому причиной?
Выплата годовой ренты в 12 000 ливров прекратилась, новые правительства платить и не помышляли. На родину он не вернулся, остался в Лондоне и жил там до последовавшей в 1810 году смерти. Поначалу жил уроками фехтования, потом старые друзья выхлопотали ему у короля Георга III небольшую пенсию, на нее он и протянул до 83 лет.
В чем тут секрет, этого мы и в самом деле не знаем. Может быть, тут дело в его тщеславии? Обратись он снова мужчиной, то рассеялась бы вся окутывавшая его загадочность, и он остался бы неинтересной серой фигурой, о которой скоро бы все забыли. А так он до самой смерти оставался одной из лондонских достопримечательностей, волнующим предметом догадок и пари.
Но и после смерти тело одинокого, не имеющего семьи человека, стало, так сказать, всеобщей добычей. Оно попало на стол патологоанатома, и, чтобы рассеять все сомнения относительно его пола, производивший вскрытие врач составил следующее заключение:
