Она сложила ноги, забарабанила по подошвам. Поджав губы, она вытянула шею и застыла, силясь что-то сказать. Вопросов, очевидно, слишком много, чтобы выбрать какой-то один.
В этом случае лучше начать мне:
– Вы тут вообще не спите?
– Да, это от меня заразились, – затараторила дочь. – Ума не приложу, как у них это получается, но… Вот те двое, Адам и Дени, вовсе круглыми сутками что-то мастерят.
– Ясно… И как у вас тут?
– У нас всё хорошо, воруем, грабим, поднимаем дебоши! Утром украли, в полдень уже растратили. Весело и беззаботно. Как у тебя-то?
– Орден, может, ты читала…
– В газетах-то? Не, я газеты не читаю. Так что Орден?
Она так беззаботно тараторит и перебивает, что дар речи волей-неволей покидает меня. Ладно, это почти как с Истерианом, справлюсь.
– Орден почти полностью уничтожен. Официально, я остался последним иоаннитом.
– Да ладно? Мама рассказывала, что вас осталось мало… Но чтоб ты остался последним… Впечатляет, пап!
– Мама ведь умерла?
– Да. Десять лет назад, в апреле.
Я не ответил. Мы расстались давно, в тот момент, когда пришлось бежать на Альбион. А это было тридцать восемь лет назад. И были веские причины не брать её с собой. Прошло достаточно времени, чтоб я её забыл. Поэтому не испытываю ничего, кроме некоторого стыда перед дочерью.
Надеюсь, ей не захочется акцентировать на этом внимание.
– И что ты делаешь один? – поспешила Виктория разрушить неловкую паузу.
– Я охочусь на демонов, этим и зарабатываю. У меня напарник…
– Чёрт, а это здорово! У нас в Каледонии демонов почти не бывает. На Альбионе же их много?
– Да, есть целая организация по их истреблению, – додумался я снять шляпу.
– И ты в ней работаешь?
– Нет, я с ними конкурирую.
Виктория улыбнулась и сменила положение ног так, что стало похоже на упражнение гимнаста. Я бы к тридцати с лишним годам детскую непоседливость не уберёг бы.
– То есть, ты один работаешь лучше, чем вся их организация?
– Вроде того. Только я не один, у меня же напарник. Он, кстати, на днях женился. А ты…
– Нет, папа, – не дала она мне закончить вопрос, – меня брак, семья и всё такое не интересует. Ты-то, я надеюсь…
– Не дай бог, Виктория, что ты говоришь.
– Хранил верность маме? – серьёзно спросила дочь.
– Да, можно и так сказать.
Снова повисло молчание. Мы неуклонно возвращаемся к матери Виктории, наверно, потому что ничего общего, кроме неё, у нас нет. Долго же я избегал именно этих воспоминаний, боялся их. Это было и тяжело, и опасно для моей семьи, прятать их приходилось от друзей и врагов.
