Может, отнесись я тогда к этим словам иначе, многое сейчас было бы по-другому. Впрочем, я вру – ни к чему прислушаться я уже не мог, ведь водка – это слишком хитрая вещь, чтобы позволить обратить на себя внимание.
Того, кто хочет быть обманутым, обмануть не трудно.
Ни карманнику, ни судьбе.
Впрочем, судьба – это, иногда, тоже карманник…
Но постепенно, настало время, когда я одинаково плохо стал переносить и выпивку, и ее отсутствие.
Моя душа, вначале кричала, потом говорила все тише и тише: «Брось пить!», – но тело постоянно требовало водки. А я, как полководец, ведущий обе противоборствующие рати, пытался руководить и душой, и телом.
И победа водки надо мной заключалась в том, что я думал, что еще могу делать это успешно.
Приблизительно тогда же, я начал ругать всех, кто меня окружает.
И помню, сказал Петру по какому-то поводу, вычитанному в газетах, что-то вроде:
– Вот видишь, наш мир стал таким, что все люди превратились в сволочей, – но Петр ответил:
– Это не мир стал хуже. Просто лучше стали газеты…
Когда, случайно встретив на улице своего друга, художника Гришу Керчина, я сказал ему что-то в том же духе, тот, как-то странно посмотрев на меня – не хотелось признаваться себе в том, что странность его взгляда имела простое название: презрение – ответил: – Как бы плохи не были времена – люди умудряются быть еще хуже…
Что же, со временем судьба отомстила мне – теперь я не люблю себя почти так же, как не любил тогда своих ближних.
Наверное, я еще не совсем спился, если еще могу думать так.
А я могу так думать.
Только мне становится совсем плохо.
Начинается трясучка, такая, что в первый момент мне кажется, что это трясет машину, в которой я еду.
Вернее, меня везут.
И я даже не знаю – куда?..
…Я сижу на переднем сиденье «Ленд-ровера».
Рядом со мной, за рулем, Гриша Керчин.
Петр Габбеличев и Андрей Каверин – на заднем сидении.
Но туда я не смотрю.
Мне стыдно перед Андреем. Его картину я украл из мастерской и обменял на две бутылки у гастронома.
Но мое состояние становится нетерпимым мной:
– Братцы, стойте… – шепчу я, и Григорий тут же сворачивает на обочину:
– Тебе плохо?
– Плохо, – мой голос напоминает предсмертный хрип.
– Тошнит?
– Да, нет, – несколько секунд я молчу, но не выдерживаю и перебриваю стыд, еще сидящий во мне, – Братцы, давайте где-нибудь остановимся. Купите опохмелиться.
Я говорю это, ни на кого не глядя, но замечаю, как Григорий оглядывается назад, туда, где сидят Андрей и Петр.
