Тут меня сотряс внутренний хохот, а за ним дрожь, насмешливо явившаяся немедленно в реальной плоти трясущейся и вставшей конки, взмыленных лошаков, сыпящих на тертый булыжник серую пену, и остервенелых утренних зомби, что с трудом выпихивали население вагона на предназначенную площадь разгорающегося митинга, и так уже плотно уставленную телами и фигурками невольных фигурантов.
Меня понесло толпой чуть вбок и вперед, где, кажется, рассовывали дармовые бутерброды с лечебной овсянкой, и пришлось, балансируя и следуя за инстинктом самосохранения, бодро шевелить ногами.
Оказывается, митинг состроили в той благодатной части нашего древнего мегаполиса, которая, примыкая словно тельцем жирного моллюска к жемчужине края – инвестиционной трубе, видной отсюда метрах в трехстах на своей величавой насыпи, – была всегда не слишком посещаема и не то, чтобы звалась «запретный город», но люди моего пошиба, обычная шелуха и скорлупа, недолюбливали совать сюда ноздри и глаза – много плохо подготовленных к культурной беседе патрулей, много шалых отпрысков олигафрендов с неясно ориентированной психикой, а также на каждом углу пункты осмотра, сверки и принудительного анализа мочи.
Теперь здесь среди митинговой толпы недалекие холмы инвесттрубы загородил занятнейший и нарядный новострой – уютные двух-трехэтажные коттеджики смазливейших колеров, перед которыми топорщилась деревянная косая митинговая трибунка. Там тоже копошились празднично ряженные.
Впрочем, меня это совсем не забавляло. Излишки пригнанных конок, вываливающих за борт людскую квашню, прущая, орущая и шаркающая толпа внутри обозначенного и стянутого колючкой обезъянника площади – все это сбивало меня с мыслей, наблюдений и вообще с панталыка. Людская квашня пухла и переливалась по площади, запружала стоки и выходы.
Меня притащило ближе к трибунке, где двойное кольцо уже встреченных мной удивительных созданий в длиннополых шинелях с островерхим шлемом охраняло примикрофонное пространство. От скуки я взялся шастать по карманам, пока своим, пытаясь найти хоть что-то стоящее или неожиданное. Пустое занятие.
Вдруг заорал микрофон так неожиданно, что показалось: с оратора сдирают кожу. На трибунке, засунув это устройство почти в рот, уперся плотными ножинами в помост наш Пращуров, Председатель Избирательного Сената. Крупный мужичина все-таки был рыхл для такого крепкого голоса.
– Сегодня светлый однако тревожный день, – крикнул микрофон изо рта единственного конституционно не пораженного в избирательных правах.
