Так и получилось, что встревожилась происшествием только бабушка Коала. Она висела на ольховом суку и всё видела, всё поняла. Но бабушка Коала — она ведь такая медленная, пока спустится, пока соберётся что-нибудь сказать, уже и спасать будет некого…
И вдруг на медведицу Аксинью Потаповну, некстати задремавшую под ольхой, что-то как свалится да как заверещит пронзительно прямо в ухо:
— Потапна, бежим, нашего губачонка рекой унесло!
Медведица подпрыгнула и замотала головой, ещё не понимая, куда надо бежать и кто её разбудил.
— К речке, к речке, Бхалу тонет!
Это кричала Коала, крепко вцепившись в медведицын затылок. Никто ещё не слышал от австралийской бабушки такого громкого голоса, таких быстрых слов, но удивляться было некогда. Аксинья Потаповна огромными прыжками бросилась к реке и помчалась по берегу, вглядываясь в буруны и водовороты. Медвежонка нигде не было.
— Не видишь? — спросила она Коалу.
— Я смотрю, — ответила та. — Бежим, его быстро несло.
Дело решали минуты. Долго ли захлебнуться в ледяной воде, стукнуться головой на перекате? Хоть бы уж за корягу какую зацепился… Нет, не видно, не видно — пропал ребёнок…
Чудо пришло с неба. Огромная бурая птица спикировала с высоты, что-то выхватила когтями из пучины и, мощно взмахивая крыльями, понесла свою добычу над волнами.
— Беркут, — сказала Аксинья Потаповна.
— Бхалу, — сказала Коала.
Да, в когтищах беркута безжизненно висело тельце медвежонка, с которого, как с мочалки, бежала вода.
— Эй, не уноси! — закричала медведица. — Это мой, не ешь его!
Беркут на лету оглянулся с насмешливым прищуром, покачался с крыла на крыло и опустил свою ношу на бережок. Сам же какими-то танцевальными прыжками — боком, боком — перебрался на сломанное дерево. Большая птица, жёлтый хищный клюв, зоркие янтарные глаза из-под низких бровей.
— Я медведей не ем, — сказал он с ехидцей.
Аксинья Потаповна взяла мокрого Бхалу в лапы — жизни в нём не было. Медведица всячески тискала его, переворачивала так и эдак, облизывала ему нос и глаза, окликала по имени… Да! Наконец Бхалу шевельнулся и стал откашливать воду.
— Давай, миленький! Оживай, родненький! Дыши, глупенький! Ох, дура я старая, тебя проворонила.
Коала, сидя у медведицы на плече, протянула свою лапку и капнула медвежонку на синий язык эвкалиптового масла из флакончика. Бхалу слабо чихнул и открыл глаза.
— У-у-у, вя-вябко, — сказал он и зарыдал, трясясь всем телом.
Тут Аксинья Потаповна и сама заплакала — и от жалости, и от счастья, что детёныш жив, — и прижимала его к своей груди, стараясь согреть. Слизнула слезу умиления и бабушка Коала.
