Нашлись добрые люди, повисли на оглоблях и поводьях, оттянули жеребца в сторону, а другие добрые люди помогли старичку подняться. Чижов, толстенный старик гренадерского роста, уже успел выйти из санок и подошел к пострадавшему. Тот пытался ступить на левую ногу и не мог — скорее всего, вывихнул лодыжку, но, возможно, и сломал.
— Вот тебе за увечье, — сказал купец, доставая кошелек и отсчитывая четыре банкноты. Имелось в виду, что на сем дело и заканчивается, никаких претензий облагодетельствованный старичок иметь уже не должен.
Бедолага взял деньги и уставился снизу вверх в широкое лицо купца.
— Мне бы еще гривенничек, до дому добраться, — попросил. — Это все крупные, извозчик возьмется поменять, да и надует! А пешим порядком-то я, уж извините…
— Нечего на извозчиков деньги переводить, — сказал Чижов. — Петька! Пока обедаю — доставь болезного на квартеру!
Кучер, уже выслушавший много нелестного из-за пугливого жеребца, кинулся усаживать старичка в роскошные, с огромной медвежьей полостью, санки.
— Видел? — спросил Корсунский. — Вот это — настоящий купец! Без дураков.
Нам бы так. Совершенно органично — будто он каждый день лохов домой на своем транспорте отправляет.
— Ничего, научимся, — утешил Яненко. — Мы ведь только начинаем. Ты подумай — давно ли на «жигулях» ездили?
Вслед за Чижовым они вошли в трактир. Сразу же к ним устремился половой.
— В кабинетик изволите, Александр Артурыч? Или в левую залу?
— А что — можно и в залу, — согласился банкир. — Людей посмотреть, себя показать.
У него и голос сделался не такой, как в банке, а густой и неторопливый.
Банкир явственно подражал купчине Чижову.
Снинув неизвестно на чьи протянутые руки обе шубы, Корсунский и Яненко проследовали к столику. И сели с достоинством, а перед ними встал, склонившись, половой Кузьма, готовый запомнить любой, самый объемистый заказ.
— Значит, сооруди-ка ты нам, братец, водочки, а на закуску — балычка провесного, икорки белужьей парной, семги с лимончиком…
— Еще осетрины с хреном! — вставил Яненко.
Согласовав меню, Корсунский и Яненко заранее ослабили ремни на брюках.
Предстояло пиршество и для взора, и для ноздрей, и для языка, но вот расплачиваться приходилось желудку и, увы, талии…
Были тут и раковый суп с крошечными расстегайчиками, где в просвете, нарочно оставленном, виднелся немалый кус налимьей печенки, и знаменитый тестовский жареный поросенок с кашей (про этих поросят рассказывали, что откармливаются в висячих корзинах, без всякого шевеления, под личным хозяйским надзором), и икорка в серебряных жбанах, и, разумеется, строй бутылок с таким содержимым, что все отдай — да мало! Смирновка подавалась во льду, шустовская рябиновка и портвейн — приятной для рта температуры.
