– Эти сорвать? – спросил Сережа, показывая на несколько росших вместе голубеньких цветочков.
– Ромашки и голубой цвет – будет очень красиво! Сорвите, только не все.
– Голубой – ваш любимый цвет?
– Да, – не глядя на Сережу, отвечала Юля.
– А еще?
– У меня темные волосы и темные глаза. Я люблю бордо и темно-красный.
– А я думал, зеленый.
– Почему?
– Вы так смотритесь на фоне деревьев, тростника, травы…
– Я учту. Мне мама говорит, что мне не идет только синий.
– А эти не сорвать? – Сережа показал на высокие, чуть ли не в его рост растения, росшие метелочками, от которых исходил пьянящий аромат.
– Не нужно. Они слишком простые.
– Зато как пахнут!
Сережа сорвал веточку и подошел к Юле. Она повернула в его сторону головку.
– Понюхайте.
– Пахнет медом, – сказала Юля и сквозь метелочку соцветий с лукавинкой взглянула на него, но не выдержала его пытливого откровенного взгляда, а он продолжал любоваться ею.
Она была без шляпки. Солнце золотило её волосы, разрумянило щеки, придавало чувственность очертаниям её тела.
Сереже казалось, что напоенная солнцем и теплом, она, подобно цветам, солнечным лучам и летнему воздуху, была соткана из света, движения и красоты. Её ясные блестящие глаза излучали все дурманящее тепло, скопившееся в этом уголке луга. Глядя на её личико, на её пальчики, на красные губы, белые как жемчуг зубы, на гибкий стан, стройные загорелые ножки, Сережа совсем потерял голову. У него словно подкашивались ноги.
– Но раз уж вы сорвали, то не выбрасывайте. Только больше не рвите, – сказала Юля, нагнулась и сорвала желтенький цветочек, с которого слетела и стала кружиться вокруг них пчелка.
В этот момент у Сережи вдруг возникло мимолетное желание нежно её обнять, прильнуть своим телом к девичьему телу и целовать, целовать, целовать…
Но Юля повернулась и, словно читая его мысли, выразительно посмотрела на него. Её темные спокойные глаза словно говорили с особенным девическим цинизмом целомудрия, недоступности и чистоты: «Видишь, молода, пленительна, красива… Упруга девичья грудь, нежны губы, но мне до того, о чем ты думаешь, пока нет дела, и ты не позволишь, пока я не захочу, ни намека на вольность».
