Виктор работал, пока позволяло освещение. Съемку монтажа карусели с деревянными лошадками и репетиции юных эквилибристов он решил отложить на завтра и принялся собирать вещи. Наклонившись за сумкой, поднял голову и внезапно поймал взгляд молодой женщины, стоявшей у входа в школу-палатку. Виктор кивнул ей и улыбнулся. Но женщина повела себя странно — вздрогнув, как от удара, бросилась бежать между штабелями досок и металлических брусьев прочь от него. Подивившись такой неожиданной реакции, он пожал плечами и пошел ловить фиакр.
Полина Драпье вскарабкалась на империал,[18] вцепилась в поручень. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыло, ее била дрожь. Руки так тряслись, что девушка с трудом отсчитала мелочь на билет. Это точно был он — тот самый фотограф, которого она видела несколько дней назад на площади Домениль. Поприветствовал ее — стало быть, узнал! От ужаса Полину бросило в жар, а когда она вышла из омнибуса на улице Шарантон, зуб на зуб не попадал от холода.
«Еще светло, и здесь полно людей, — попыталась она совладать с паникой, но все же невольно ускорила шаг. — Как он меня нашел? По карточкам бон-пуэн?» Вместо того чтобы отправиться прямиком в свой фургончик и забиться в темный угол, Полина заставила себя зайти в мясную лавку.
Хозяин лавки, месье Фурнель, нарезал окорок, его жена сидела за конторкой.
— Здравствуйте, мне, пожалуйста, сосиску и картошку во фритюре, — выпалила с порога девушка.
— Мадемуазель Полина! — заулыбалась мадам Фурнель. — Давненько вы к нам не захаживали. Неужто забросили учительствовать?
— Вовсе нет. Я сейчас преподаю в походной школе на площади Нации, где ярмарочные павильоны строят, там и ночую…
— Ах, стало быть, вы не слышали новость? А у нас в квартале только о том и судачат. Вчера шуму было! Вы ведь знали мадам Арбуа?
— Да, она моя соседка и…
— Представьте себе: ее убили! — перебила мадам Фурнель. — Уму не постижимо — такая славная старушка, никому дурного не сделала… А нашли-то покойницу благодаря мне! Дело было так. Я забеспокоилась — что это она у нас появляться перестала, думаю. Обычно каждое утро заходила за гольём да обрезками, которые я для нее специально откладываю, забирала кулек и шла к толстой Луизе, та ей заветренные бутерброды отдавала. Мадам Арбуа из голья да черствого хлеба паштеты крутила на весь свой кошачий выводок. Ну так вот, позавчера мы лавку только закрыли — я сразу к толстой Луизе. «Что-то душа у меня не на месте из-за мадам Арбуа, — говорю, — она к вам не заходила нынче?»
