Конечно, учитель, объясняя ученикам новый материал, наблюдал, так сказать, боковым зрением за безобразиями, творившимися в классе. Но до поры до времени не вмешивался. И только когда стекло его очков залепил метко пущенный бумажный шарик, обильно смоченный слюной хулигана, терпению Самуила Моисеевича пришел конец. Он вызвал Витька к доске и, уличив его в полном невежестве, торжественно влепил двойку в журнал. Вскоре на помощь подоспел и спасительный звонок. Собрав пособия, преподаватель поплелся в учительскую.
* * *
В это время в учительской, комнате, тесно заставленной шкафами, столами и наглядными пособиями, сидели две учительницы — русского языка и литературы и химии. Расположившись под неизменными портретами Ленина и Макаренко, они попивали чаек с яблочным вареньем в ожидании звонка. Чаек был, конечно, так себе — грузинский № 36, в нем даже попадался древесно-стружечный материал, но другого тогда в Кислянке просто не знали. Если Эльвира Прокофьевна была просто приятная дама, то другая, как сказал бы Гоголь, была дамой, приятной во всех отношениях. Обе были цветущего возраста (лет 35–40), отличались приятной округлой полнотой и деревенским румянцем на яблочных щечках. Когда Самуил Моисеевич вошел в учительскую, на него устремились взгляды, полные живейшего любопытства.
— Опять шестой бэ безобразничал? — с притворным сочувствием спросила литераторша.
— Дисциплинку надо держать, Самуил Моисеевич, дисциплинку! — подхватила химичка.
— Такие безобразники, хулиганы! — не замечая иронии, увлеченно начал рассказывать учитель. — Совершенно не интересуются географией. Какие средства ни пробовал — конкурсы, викторины, к директору вызывал — ничего не помогает.
— А вы дустом не пробовали? — ядовито заметила Людмила Ивановна.
Учитель географии открыл рот, чтобы ответить, но завершить тираду ему было не суждено. Прозвенел звонок, и дамы заторопились на урок. В дверях Эльвира Прокофьевна задержалась.
— Самуил Моисеевич, к вам тут поклонница! — прокричала она на ходу.
— Проходите, — обреченно вздохнул учитель географии.
В учительскую вошла, — нет, вплыла лебедем рослая, статная женщина — Клава, животновод-зоотехник, мать «хулигана» Петьки Курицына. Самуилу Моисеевичу она была давно знакома. Они нередко встречались на единственной деревенской улице — имени Ленина, и каждый раз Клавдия уважительно здоровалась: «Здравствуйте, Самуил Моисеевич! Как поживаете?», и загадочно при этом улыбалась. Учителю, честно говоря, было даже непонятно такое внимание, тем более что хорошими отметками он Петьку не баловал: с двойки на тройку.
