Я сказал, что вообще-то не пью, просто сегодня все не так, вот я и…
— Из идейных соображений? Больны? — спросил Боря. — Ничего, что я спрашиваю так, напрямик? Вы не обижаетесь?
Я ответил, что не обижаюсь, что действительно болен, и что лечащий врач посоветовал мне воздержаться, и что я всего лишь второй раз пренебрегаю его советом. Я знал: он обязательно спросит, что меня заставило пренебречь впервые, чувствовал, что его ничем не остановить, и сам, отвечая на незаданные еще вопросы, рассказал, что напился в полном одиночестве после того, как мой добрый, похожий в своем накрахмаленном халате на белого медведя врач уговорил-таки мою будущую жену сделать аборт и она легла в больницу.
— Простите, а какая была необходимость? — вклинился Боря.
Я поморщился и ответил, что принимал особенное лекарство и мог родиться урод. Боря смотрел на меня, словно ожидая продолжения рассказа. Я выпил и спросил, не хватит ли с него на первый раз.
— Извините! — завертелся он на стуле. — Не хотел… э-э-э… не знал…
Но я уже не слушал: ресторан закрывался, бокалисты поднимались и покидали зал, подошла официантка, я расплатился, сказал Боре, что с ним было приятно познакомиться, и поднялся.
В вестибюле, кроме женщины на чемодане, никого не было. Женщина отрешенно вязала узелки на углах платка. Окно администратора было закрыто.
Из мятой пачки я извлек последнюю, кривую сигарету, вышел на крыльцо и прикурил у швейцара. Швейцар был монументален, стоял чуть справа от двери в такой выразительной позе стража, что я невольно бросил взгляд через плечо: нет ли точно такого же и слева, для сохранения симметрии.
В парке кое-где раздавались взвизги, у крыльца кипел полупьяный спор: трое, те самые, из ресторана, доказывали друг другу, что он не такой, а сам он, их четвертый, сидел на нижней ступеньке и тонко икал.
— Да ты на себя посмотри, — говорил первый, в рубашке навыпуск, плосколицый, приземистый.
— Чего-чего? — повторял второй, прикладывая к оттопыренному уху широкую ладонь и приседая на кривоватых ножках.
— Вы оба еще те, ага, — говорил третий, кивая, шмыгая и подергиваясь, как на шарнирах: он, видно, нервничал, не зная, чью сторону выгоднее принять.
Повернувшись к швейцару, я спросил, о чем спор, но он даже не взглянул на меня, наблюдая за спорившими с мягкой улыбкой, словно у ног его резвились щенята. Я спустился с крыльца, присел на лавочку. Возле низко висящего фонаря роилась мошкара, из-под лавочки не спеша появился рыжий кот с тощим хвостом и потрусил через улицу к ограде парка. И тут по ступеням крыльца сбежал любопытный Боря. Его, видимо, мучил еще какой-то важный вопрос, но не успел он открыть рот, как первый спорщик оказался возле нас.
