Вслух изумляюсь, как им удается обеспечивать приезжающих сородичей квартирами. "Мы — беженцы! Мы все потеряли, и если Россия хочет называться цивилизованной страной, она обязана предоставить нам нормальные условия для жизни". Спрашиваю, откуда беженцы. "Из Карабаха!"— восклицает Ашот Гургенович с трагическим лицом. Интересуюсь, почему сбежали не на родину, где их страстное желание развивать свой язык и культуру было бы удовлетворено естественным путем и в полной мере. Тем более, что другие страстотерпцы убежали из их республики, и таким образом два взаимно бегающих друг от друга народа взаимоосвободили жилье и рабочие места. Вы — туда, они — сюда. Да еще и резерв есть — русских выгнали и те, и другие. Не странно ли, что беженцы направили свои стопы не на родину, о свободе которой так стенали, а в страну, об освобождении от которой так стенали? Почему же родную землю Ашот Гургенович с компанией предпочитают любить на расстоянии? Кто теперь чинит препятствия их воссоединению с родиной?
"Сейчас у нас очень плохое экономическое положение, нет смысла туда ехать. Может, когда будет лучше, уедем". Интересно, даже родину бросили в трудные годы обретения и становления независимости, о которой так мечтали,— какими же жителями-гражданами они будут для чужой им России? Эти мои мысли вслух вызывают у визави неконтролируемый взрыв ярости. Я обвиняюсь в фашизме (как же без этого?), национализме и взрыве нью-йоркских башен. Я в ответ удивляюсь, почему спрашивать у гостя, зачем он пожаловал в мой дом и что здесь делает, является признаком национализма. "Вы, русские, все такие! Завидуете нам, потому что мы умнее, деловитее, у нас денег больше. Но нас скоро здесь будет больше, чем вас!” Далее следуют угрозы мне лично, слова о проломленной башке и т.д.
Я спокойно достаю из сумки маленькое радио и говорю, что это диктофон, на который я все записала. Благодарю за интервью , встаю и направляюсь к двери. На этом диалог культур закончился, а инициированное мною укрепление кавказско-российских связей завершилось. Зная эту публику, даже не оборачиваюсь, поскольку вид струхнувшего директора никакого удовольствия мне не доставит.
Не знаю почему, но настроение, с которым я уезжала на автобусе из дорогого мне города, было хорошим.
