Из неразличимого, шевелящегося множества, из туманной мглы, как если бы горели в Шатуре торфяники, возникла белая ослица. Маленькая, тонконогая, с тощими боками, шествующая прямо по осевой линии, так что, казалось, эта белая линия наносится самой ослицей, вытекает из нее, застывая на голубоватом асфальте. Верхом, тяжелый и грузный, в черном смокинге и галстуке-бабочке, ехал известный киргизский писатель, назначенный недавно послом в Люксембург. В одной руке он держал глиняную миску с кумысом, а в другой — нарядный плакатик с надписью: "Европа — наш общий дом". Иногда он наклонялся и поил ослицу кумысом, и тогда разделительная линия становилось белее, а ослица благодарно целовала писателю руку и просила: "Возьми меня в Европу, Чингиз. Я мечтаю увидеть Париж". Они исчезли у "Концертного зала имени Чайковского", и Белосельцеву показалось, что время вдруг остановилось, и этот, проживаемый им, длинный день длится дольше века.
Улица недолго оставалась пустой. На ней возникло нечто, непомерно высокое, колеблемое, усыпанное множеством разноцветных огоньков. На ходулях, ловко балансируя, возвышаясь до уровня уличных фонарей, передвигался известный священник, лидер демократических сил. В черной развевающейся рясе, с грозным клином бороды, колючими бровями, маленькими рожками, торчащими из густой шевелюры. Глазки батюшки яростно зыркали по сторонам. От сильных движений крест на груди качался, опрокинутый вершиной вниз. Ходули были обвиты гирляндами мигающих фонариков. Два рубиновых мерцающих огонька украшали рожки. Священник, поравнявшись с кафе-мороженным, из которого выглядывали хорошенькие официантки, откашлялся и, глядя на них сверху вниз, запел фальцетом: "Смелей, православные, в ногу, духом окрепнем в борьбе. В царство свободы дорогу грудью проложим себе..." Удалялся, стараясь не задеть проводов. Достиг перегораживающей цепи солдат, перешагнул через них и скрылся в неразличимом тумане.
Дама на тротуаре с измученным, голубоватым лицом, надеясь на понимание Белосельцева, произнесла:
— Он один искупает все наше богоотступное духовенство. На проповедях он просто неотразим...
Между тем то, что казалось слипшейся, бесформенной массой, явило себя в виде слитной колонны, запрудившей улицу. Колонна мерно наступала, как лава. Съедала пустое пространство, клокотала, бурлила. Издавала гулы, клекоты. Источала запахи раскаленной окалины. Гнала перед собой вал плотного, сжатого воздуха.
