…Лето перевалило за полдень. На мелком березняке золотыми искрами засверкали первые желтые листочки. Погасли белые ночи. Сопки осветило алое зарево цветущего иван-чая. А по ночам камни на вершинах седели от холодной осенней росы.
Сынок превратился в большого сильного зверя. Исчезла щенячья неуклюжесть, и больше уже не казалось, что шкура на нем сшита с запасом, как детское пальто. Тугие серо-желтые бока лоснились, черная хребтина сияла, как начищенный сапог. Он стал еще более замкнутым и недружелюбным. Из всех рабочих отряда Сынок выделял только одного человека — мастера Григория Корзухина. Того самого, что первым протянул когда-то руку пришедшему из тайги зверенышу. Но и ему не позволял себя трогать. Только шел следом или сидел неподалеку, глядя, как мерно и гулко падает на землю тяжелое долото бурового станка. Вначале от каждого удара Сынок вздрагивал, шерсть на загривке вставала дыбом, но потом привык и даже дремал на солнышке, изредка поглядывая на Григория прищуренным глазом.
Но больше всего Сынок любил ходить на охоту в тайгу, хотя проку от него и там было мало. Григорий скоро отказался от мысли сделать из Сынка охотничьего пса. Тайга для Сынка была домом, он считал, что может вести себя в ней, как ему угодно. Он уходил далеко, иногда вовсе исчезал за увалом или в цепкой путанице приречных кустов. К выстрелам был равнодушен — может быть, принимал их за знакомую работу бурового станка. Но всегда появлялся откуда-то, когда Григорий собирался домой.
И никто бы не смог сказать, почему Сынок не уходит совсем. Ведь он только терпел людей и за всю жизнь ни разу не приласкался даже к Григорию. Но он возвращался даже тогда, когда его пробовали оставить в тайге. Все такой же замкнутый, почти дикий и ни на кого не обиженный. Отнимал у собак еду и опять спокойно дремал возле станка Григория Корзухина или шел за ним в тайгу.
— Ну что ты ходишь за мной, волчище? — спрашивал Григорий. — Шел бы уж к своим или бы мне помогал, а так что?
Сынок чуть поднимал голову, прислушивался… и исчезал в кустах.
В то утро Сынок, как всегда, провожал Григория на охоту. Низкие серые облака цеплялись за вершины лиственниц. Ветер ерошил мелкие волны на речке. Они сердито сверкали пеной. Ивы мочили ветви в воде, низко кланялись ветру. Это шла осень. За одну ночь она успела поджечь шиповник, и он пылал теперь бездымным ослепительным пламенем. У заберегов толпились первые табунки желтых листьев. От болота тянуло ледком и вянущей осокой — запахом осенней охоты.
