— Ну, это, в общем, э-э-э… Хотя нет, так просто не получится, надо сменить регистр: в общем, скажу я вам, полная хня!
— Похоже, дело дрянь, — сказал Хеннинен.
— Понимаете, у меня дома сложилась ужасная ситуация, то есть не в самом доме, а за окном, там в квартиру напротив переехала какая-то ужасно непристойная парочка, просто похабники. И теперь они с утра до вечера совокупляются на том самом окне, пашут и пашут, пашут и пашут, я не понимаю, им что, заняться больше нечем?
— Да, пошли бы на работу, — сказал Маршал.
— Сам-то когда пойдешь? — спросил Хеннинен.
— Нет, ну, правда, это их сопение — ну просто какое-то бесстыдство. Им, наверное, там кто-нибудь приплачивает за то, что они надо мной так издеваются. Эта баба, то есть вообще-то она совсем еще деваха, мочалка, в общем, она за подоконник двумя руками держится, а самец толкает и сам туда же таращится, где все это, значит, происходит, а девка, вместо того чтобы смотреть туда же — хотя какое уж там туда же, это ж какая гибкость нужна, чтобы смотреть туда же, куда и он, — ну в общем, она таращится прямо в мое окно. Прямо мне в глаза, понимаете?
— А можно спросить? — спросил Маршал и тут же подумал, что как-то глупо было спрашивать разрешения, но, собственно, дальше этого подумать уже не успел, потому как надо было еще и сам вопрос задать. — Я просто подумал, тебя что, кто-то заставляет сидеть все время на этом окне, неужели в твоей халупе другого места нет, чтобы посидеть спокойно?
— Как-то я об этом даже не думал. А потом, да, мне нравится там сидеть! И вообще, они только недавно переехали, так что я первый занял.
— И все же, я думаю, это гораздо более приятное зрелище, чем то, что я вижу из своего окна, — сказал Маршал. — Я еще сегодня хотел проверить, можно ли вам показать, но потом все завертелось, и стало как-то не до этого. Там, напротив меня, живет бабуленция, лет этак под восемьдесят, так вот она с утра до вечера торчит в окне в этаких жутких, изъеденных временем панталонах, и не дай Бог, если ты случайно посмотришь вдруг в ее сторону, она тут же задергивает занавески с таким видом, словно уже звонит в полицию.
— Какой ужас, — сказал Хеннинен, и на лице его появилось такое выражение, словно он изо всех сил старается показать, как он старается показать, что он сочувствует.
— Это у меня в душе теперь ужас оттого, что я вам рассказал, — пробурчал Маршал. — То есть ужасно неприятное чувство, что я самый дерьмовый рассказчик в мире, началось все так хорошо, а закончилось как всегда.
