Еще сравнительно недавно все это могло лишь слегка насторожить Федорова, заставить действовать более расчетливо. Теперь же остановило.
— Главный считает, что для запуска модели по инстанциям момент еще не созрел, — объяснял он Холмогорову. — Не лезть же мне напролом.
— Как и почему считает главный, нам известно.
Федоров присвистнул.
— Вот это информированность! Известно даже — почему?
— Представь себе.
— Из каких источников?
— Вполне достоверных.
— Понимаю, понимаю. Секрет, значит. Опасная осведомленность! Нельзя знать больше, чем положено.
— Можно. Если от этого дело выиграет.
— И все-таки любопытно: вы перестали меня ценить, подставляя мою голову под удар, или ситуация, на наш взгляд, совсем пустяковая?
— Не то и не другое, — Холмогоров хмыкнул, прищурился. — Слушай, с каких это пор ты начал переживать за свою голову?
— С тех самых, как вы усиленно подталкиваете меня.
— А может, наоборот: мы подталкиваем, видя твою излишнюю осторожность?
Вошла жена Федорова, принаряженная в лиловое платье до пят, старательно улыбаясь большим некрасивым ртом. Они обменялись с Холмогоровым любезностями. На столике, отодвинув бутылку коньяка и рюмки, утвердился поднос, заставленный тарелочками с какими-то неаппетитными ломтиками сыра, колбасы и хлеба. Жена присела на край дивана, полагая, что ничуть не помешает разговору. Возникшее молчание истолковала по-своему.
— Наговорились, устали? Сейчас Толику не до работы, просвежиться надо.
— Кстати, куда собираешься ехать? — повернулся к нему Холмогоров.
Он откликнулся не сразу и нехотя:
— В Одессе у Лены объявились родственники. Наверное, туда и махнем. Животами по пляжу елозить.
— Еще и недоволен, — возмутилась жена. — Бога благодарить должен, что все так удачно складывается. На днях мне дадут отпуск, и мы сразу же отправимся к морю. — Лицо ее, еще мгновенье, назад пылавшее праведным гневом, успокоилось, приобрело мечтательное выражение: глаза полуприкрылись, а руки расслабленно скользнули вниз, туда, где угадывались под платьем колени. — Какая благодать: легкие зеленоватые волны с хлопьями белой пены по бокам и бархатистое солнце. Мечта года!
Федоров думал о том, что гневайся она почаще не из-за кухонных мелочей и радуйся не по поводу всяких покупок, а из-за чего-то повыше, он, пожалуй, продолжал бы ее любить. И еще он думал о том, что пора бы ее выпроводить хотя бы на несколько минут.
— Леночка, приготовь, пожалуйста, нам кофе.
Когда она вышла, Федоров сказал:
