— Я тебе покажу, безбожник, грязная тварь, как заводить смуту в монастыре, как осквернять веру! — Он повернулся к Лувсану и рявкнул: — Связать его и к забору!
Лувсан, казалось, только и ждал этого. Как коршун набросился он на Буяна, заломил ему руки за спину, скрутил ноги и, подтащив к ограде, крепко-накрепко привязал к одному из столбов частокола, окружавшего двор.
— Ну, паршивец, говори, это ты посмел выкрикивать безбожное имя? — взревел он.
— Какое имя?
— Не притворяйся — знаешь какое! Из твоей поганой глотки неслось: «Ленин! Ленин!» Скажешь, не так?
— Скажу, что сейчас я слышу это имя от вас! — дерзко ответил Буян.
Лувсан побагровел:
— Ах так! — И он изо всех сил ударил непокорного ученика широким носком гутула прямо в живот.
От боли Буян чуть было не потерял сознание.
Оскалив свои желтые, прокуренные зубы, Лувсан заорал на весь двор:
— Ламы! Этот выродок заслужил сурового наказания. Надо выбить из него скверну! — И он принялся хлестать Буяна кожаной плеткой по лицу, по шее, по бокам, приговаривая: — На́ тебе, на́ тебе, черт, на́ тебе, дьявол, изыди, бесовское племя!
Скоро тело Буяна покрылось кровоподтеками и ссадинами. Мальчик не выдержал и разрыдался.
Плач Буяна привлек внимание лам в соседних хашанах.
«Ага, значит, Цоржи-бакши нашел зачинщика сегодняшней смуты», — решили они и тоже принялись колотить своих учеников и послушников, ибо все они были у них на подозрении и, уж конечно, все они сочувствовали Буяну. На монастырской улице поднялся невероятный шум. Ругань, крики и вопли нарушили кажущееся спокойствие святой обители. И вдруг среди всего этого невообразимого гвалта отчетливо и ясно зазвучали возгласы: «Ленин! Ленин!»
Ламы растерялись, опешили. У Цоржи защемило в груди, Дашдамба заметался в испуге, один из лам уронил плетку. Кто кричал? Откуда донеслись эти крики? Разобрать было трудно, но в сердцах монахов они прозвучали предвестником грозных событий, великой смуты…
Буян уткнулся разбитым лицом в столб. Горели, немилосердно жгли, чесались глубокие царапины на щеке. Хотелось почесать их, но руки у него были связаны, и он мог лишь слегка тереться о прохладное дерево.
«Ничего я не успел в жизни, — с горечью думал Буян. — Да и жизни-то у меня еще не было. Поступлю вот в школу, начну учиться, тогда и придет настоящая жизнь. А может, я поеду в Москву, на родину Ленина? Доктор Васильев… Хороший он человек… Никогда не встречал таких! Недаром он называет себя солдатом Ленина. Он и должен таким быть…»
