Гиперид приблизился к постели и склонился к куртизанке таким образом, что его дыхание взвевало ей душистые волосы.
— Да, — прошептал он, — да, Фрина, ты можешь быть счастлива моею любовью, ибо она такова, подобно которой ты не встретишь. Ты улыбаешься… ты полагаешь, что я хвастаюсь… Искусная в пауке любить, ты не веришь, чтоб я был способен чему-нибудь научить тебя?.. Ты заблуждаешься! Истинная любовь обладает наслаждениями, принадлежащими только ей… Закрой на минуту твои насмешливые глаза и сожми твои улыбающиеся губы. Потом, когда я скажу тебе, взгляни, если ты сама не увидишь в зеркале какого-то особенного выражения на своем лице, — тогда я солгал и пожирающий меня огонь бессилен оживить тебя, жестокая статуя.
Уступая желанию Гиперида, Фрина закрыла глаза и согнала с лица улыбку. Через несколько минут, открыв свои длинные ресницы, куртизанка взглянула в зеркало и вскрикнула от изумления.
Воистину, ее прекрасное лицо говорило что-то новое, она чувствовала то, чего никогда не ощущала.
Никогда!.. Нет, некогда поцелуи Эвтиклеса производили на нее такое же сладостное ощущение…
Но ей уже было двадцать четыре года, восемь лет прошло с того времени, она позабыла.
— Ну? — спросил Гиперид.
— Ты прав, — ответила она, снова сделавшись госпожой самой себя. — Ты любишь меня, и я думаю, что я могла бы тебя полюбить. Ты доказал мне, что ты смышлен. Это хорошо. Но это еще не все. Я требовательна! Мне нужно иное доказательство твоей страсти. Я его потребую от твоего сердца.
— Требуй! Оно готово!
— Посмотрим.
Она как-то особенно ударила в ладоши. Вошел невольник и по ее знаку поставил около постели стол из полированного дерева, — ножки которого были из слоновой кости и имели форму львиных лап, — а на этот стол чашу и сосуд. Потом он удалился.
Тогда, указывая на них рукой Гипериду, который с любопытством следил за этой сценой, Фрипа сказала ему:
— Знаешь, что в этом сосуде?
— Почем я могу знать! — возразил Гиперид. — Икарское или корцирское вино, которое ты так любишь выпить вечером, несколько глотков.
— Нет, там не вино. Слушай, Гиперид, минуту назад ты принял меня за жестокую статую. Я не статуя, по я жестокая. Ты предложил мне жизнь Евтихия за одну ночь счастья… Я отказалась… Но ты также предлагал свою, я принимаю… В этом сосуде яд, страшный и приятный яд, он не причиняет страдания. Через несколько часов после приема ты тихо заснешь… А мне хочется, чтобы завтра все Афины повторили: «У Гиперида не было денег, чтобы заплатить Фрине, он заплатил ей своей жизнью».
