— Тише, друзья, они идут!
Мимо прошли трое солдат. Их впервые увидели при дневном свете. Каждый напряг зрение, стараясь разглядеть их получше. Один был длинный, как телеграфный столб. Абу Ауф али-Джаммаль показался бы ребенком рядом с ним. Другой солдат был пониже. Но губы у него, упаси аллах! — они не прикрывали красных десен и блестящих белых зубов, торчавших, словно зубья граблей. Третий был сухопарый и угловатый верзила, глаза его метали искры. Черные, словно сажа, лица солдат были суровы, как мрак последних дней лунного месяца. И эту черноту прорезали шрамы. На плече у каждого висела винтовка, в руке был длинный кнут, обмотанный желтой медной проволокой с увесистыми узлами на конце, такой узел вырывает мясо кусками. Солдаты прошли, не поздоровавшись и не сказав ни слова, как среди мертвых; и едва Даадур открыл рот, когда они удалились, чтобы высказать все, что он думает о них, как вновь закрыл его. Солдаты вернулись, глаза их сверкали гневом. Без всякой причины они подняли кнуты и закричали:
— По домам, собачьи дети!
Мудро поступил тот, кто, подхватив полы одежды, бросился прочь по дороге. В мгновение ока улица опустела. Солдаты преследовали феллахов, словно обозленные пчелы, и горе было тому, кто попадался им на пути.
В этот день деревня затихла сразу после заката.
Так прошло два дня, три дня, пять дней; люди встречались друг с другом в дозволенные часы и говорили только о солдатах, об их поступках.
Однажды вечером во время ужина солдаты ворвались в дом Хаджи Мустафы, избили хозяина, опрокинули стол, а затем бросились на крышу за его женой и, не обращая внимания на ее крики, исхлестали кнутом. А на следующий день феллахи передавали друг другу, что произошло с Абд аль-Хамидом и его женой. Ей пришел срок родить, и Абд аль-Хамид вынужден был пойти за Умм Мухаймар, повивальной бабкой. Солдаты избили его и заперли на всю ночь в дуваре[24], а его жена истекала кровью, оставаясь без помощи до утра.
Как-то навстречу пришельцам попался деревенский шейх. Они и его не пощадили. У бедного шейха пересохло во рту и язык прилип к гортани, он жалобно повторял:
— Я шейх, я шейх, я шейх. — Он твердил это не переставая, пока его истязали кнутом.
Такие случаи все больше пугали людей и заставляли их уединяться. Единственной заботой феллахов стало поскорее закончить все дела, чтоб не выходить из дому. Многие из тех, кто работал в городе, оставили работу и слонялись по деревне без дела, а некоторые предпочитали ночевать в городе где угодно, хоть на мостовой, лишь бы не возвращаться в деревню.
