Вот уже различимы на голубовато-сером ночном снегу темные очертания двух человек. Кажется, на них шапки-ушанки…
— Товарищи! — рванулась Саша, но острая боль в раненой ноге словно током ударила ее.
Потом, в медсанбате, ей рассказали: ее вытащили бойцы, предупрежденные, что ночью с немецкой стороны будет перебираться наша разведчица. Саше так и не удалось узнать имена тех двух солдат, что нашли ее на «ничейной» земле и на плащ-палатке притащили в санчасть. Если бы не эти ребята, она, возможно, так и осталась бы на снегу, обессилевшая от потери крови. Она не узнала имен двух солдат, спасших ее, так же как не узнали ее имени люди, благодаря ей спасенные от расстрела на мозырском кладбище.
«Но разве суть в том, чтобы стало известным имя? — подумала тогда Саша. — Не надежда на мою благодарность двигала теми двумя солдатами. Да и я ползла по мозырскому кладбищу не ради чьей-то благодарности. Важно сделать все, что можешь…
Все, что можешь… А ведь кто-то из наших сейчас, наверное, беспокоится обо мне, надеется что-то узнать…» Когда думаешь так — все-таки немножко легче быть здесь, в стенах, из которых нет выхода. Глухая ночь, тихо в подвале гестапо. И может быть, никого нет там, наверху, в кабинете следователя. Но проклятая машинка стучит… стучит…
Несколько дней назад Сашу перевезли на новое место. До этого она не знала, где находится. Знала только, что из Калинковичей, где ее схватили, увезли куда-то далеко, может быть километров за сто, везли в закрытой машине часа полтора. Высадили во дворе, огороженном высоким забором, и ей так и не удалось понять, в каком она населенном пункте.
На новом месте ее поместили в одиночке. Почти каждый день водят на допрос. Допрашивают по-всякому: иногда вежливо, иногда бьют. Но самое тяжелое — это когда не дают спать, когда часами держат стоя, беспрерывно задавая вопросы и повторяя: «Ответишь — отправляйся спать».
Сегодня ночью, вызвав на допрос, почему-то сразу же вернули в камеру. Успела заметить: у следователя, писаря, конвоиров очень встревоженный вид. Что случилось у них? Может быть, наши начали наступать?
…Открыла глаза. Все равно не заснуть. А ночь, кажется, уже кончилась. Грязно-серый потолок посветлел: где-то там, на свободе, уже взошло солнце. Сюда, в камеру, оно никогда не заглядывает. Снаружи перед окном приделан наклонный дощатый щит, и над его верхним краем видна только небольшая полосочка неба. Иногда там промелькнет птица. А вчера на край щита сел и долго скакал по нему воробей. И это очень порадовало Сашу. Все-таки живое существо. Ведь с тех пор как ее схватили, она не видела никого, кроме гестаповцев, конвоиров, тюремщиков. Они отгородили от нее весь мир.
